Дом Наркомфина
«Ребят, расслабьтесь, вы не будете нас контролировать»: новая жизнь Наркомфина
Квартиры в доме Наркомфина купят друзья владельца, вместо готовки борща нужно ходить в «Кофеманию», а Шуховскую башню лучше пересобрать в Новой Москве: «Город» поговорил с главой группы «Коперник» Александром Сенаторовым о будущем строений-памятников.
- В 2007 году, когда вы занялись домом Наркомфина, то хотели делать бутик-отель, а теперь что там будет?
- В новой концепции мы сохраняем функцию, заложенную в первоначальный проект Моисея Гинзбурга. Жилой корпус остается жилым, тут будут частные квартиры. Коммунальный корпус остается публичным пространством: там, где была столовая — будет ресторан; где планировался детский сад — будет детский игровой центр. Ну и конечно, мы вернем дому первоначальный облик, который он потерял из-за того, что был застроен первый этаж. К тому же к коммунальному корпусу практичные люди пристроили гаражи и верхний ярус, а общее остекление они поделили на обычные окошки — ну чтоб открывались. Плюс сильно пострадал фасад, который был сделан из так называемого камышита — последний слог слова «шит» лучше всего характеризует этот материал.
- Можно сказать, камышит — это инновационный для того времени, но совсем не прочный материал.
- Ну как бы вам объяснить литературно? Восемьдесят лет назад из говна пытались что-нибудь слепить. Никаких иллюзий о том, что мы в значительной степени сможем восстановить этот фасад из оригинального материала, у нас нет. Но с точки зрения экстерьера выглядеть новый фасад будет так же. Это к разговору о наследии — тот, кто не жертвует малым, теряет все. Ключевая ценность дома в его уникальных планировочных решениях — это мы сохраним. Но камышит уходит в историю.
- В 2007 году ваша команда экспертов, в том числе внук архитектора Гинзбурга, подготовила проект реставрации. Мосгорнаследие его согласовало. Почему вы решили менять проект и звать другого архитектора?
- Мы отказались от мысли делать бутик-отель потому, что не очень удобно его здесь делать. Эти квартиры хороши для жизни, но бестолковы как гостиничные номера. Такие большие апартаменты должны были бы стоить порядка $1500–2000 в сутки, чтобы гостиница была рентабельной. Никто не будет платить такие деньги — это еще притом, что мы не соответствуем никаким нормам для людей с ограниченными возможностями, тут элементарно в каждой квартире лестница. С тех пор как мы начали заниматься этим проектом, прошел кризис, прошел период плодотворного сотрудничества с краснознаменным Альфа-банком (Сенаторов несколько лет судился с банком. — Прим. ред.) — так что у нас было достаточно времени, чтобы разобраться в себе, в доме и в том, что тут стоит делать.
- Нынешний архитектор проекта — Николай Переслегин, советник руководителя Мосгорнаследия. То есть исполнитель и контролирующий орган тесно связаны. А будет ли, как того требуют активисты и историки архитектуры, какой-либо независимый наблюдательный экспертный совет?
- Самые главные регуляторы этого проекта — это наш здравый смысл и совесть. Тут должен быть один человек, который принимает решения. Им буду я.
- Это прекрасно, когда есть добрая воля и здравый смысл. Но еще лучше, когда есть система, способная себя регулировать.
- У нас в стране нет никакой системы. Институциональность — это вообще не про нашу страну. И с какого перепугу именно здесь, при реставрации дома Наркомфина, мы должны построить некую систему, которая, видите ли, станет оберегать этот прекрасный памятник от инвестора, который уже вложил в него много лет своей жизни и несколько миллионов долларов своих денег? Пару месяцев назад мы встречались с этой обеспокоенной общественностью. Пришли люди, настроенные в разной степени агрессивно, задали вопросы и получили на них все ответы. Я показал им концепцию и все подробно рассказал. Но они уже встали на тропу войны и через некоторое время прислали письмо с вопросом: «А как же мы будем вас контролировать?» Ребят, расслабьтесь, никак вы не будете нас контролировать. И без вашего общественного контроля с нас достаточно официальной процедуры в Мосгорнаследии. Опыта реставрации конструктивизма нет ни у кого в нашей стране. А в мире таких, кто делал эту эпоху, наскребется, может быть, пара человек. Основа успеха — это мой здравый смысл и мой опыт. Я построил в Москве многое. Я понимаю, как решить задачи, которые еще никто не решал.
- Защитники наследия жалуются, что в доме уже несанкционированно меняют старые батареи и окна меняют на стеклопакеты.
- Особенно мне нравится эта претензия: «Ах! Вы пилите батареи!» И что? Ну батареи. Давайте без пафоса и без этого писка: «Пива нет!!!» Поспокойнее можно — просто, пива нет. В чем ценность этого инженерного оборудования, которое представляет из себя старые, воняющие канализацией трубы? Мы должны сохранить планировочные решения. Нам удастся в результате реставрации сохранить большую часть материалов. Старые коммуникации ценности не имеют.
- А с окнами что?
- Все уже побежали фотографировать наши новые окна, выкладывать в социальные сети, поднимать истерику. Ну аллё, ребят, я же сказал на встрече, что это временное решение. В итоге будет двойное остекление, как и раньше, но один из слоев станет стеклопакетом. Внешне все будет выглядеть как прежде, но по функции мы получим бесшумное качественное остекление.
- Для дорогого жилья нужен лифт. А тут только две лестницы. Вам же нельзя менять планировочные решения. Что будете с этим делать?
- Мы аккуратно встроим лифты в лестничные клетки. Это единственное изменение планировки, на которое мы пошли. Сейчас существует уродливый пристроенный к дальней лестнице лифт — его мы уберем. Но совсем без лифта нам никак не обойтись.
- По сути, дом Наркомфина — это общежитие. Утопический советский эксперимент над людьми, которым предлагалось жить в ячейках с минимальными бытовыми функциями. С точки зрения современного человека, эксперимент жутковатый. Как примирить наши представления об индивидуальном комфорте с бережной реставрацией? Как общагу 30-х превратить в роскошь?
- Знаете, представления меняются: то, что кажется комфортным сегодня, перестает быть комфортным завтра. А потом в какой-то момент все переворачивается обратно — это процесс цикличный. И удивительным образом жилье, придуманное в 30-е годы под нечеловеческое устройство общества и быта, неудобное жилье сегодня становится очень практичным. Гинзбург же так и видел: они все коммунары, у них общий стол, стирка, по утрам они должны выходить в эти длинные коридоры и делать там зарядку, потом вместе идти в столовую. Но это его представление о том, как должен быть устроен быт, в советское время было неудобным. И люди ютились в этих квартирах без особого удовольствия. Но сегодня уровень развития сервисов дошел до такого состояния, что жить в этом формате вдруг стало удобным. Сегодня этот дом более чем соответствует нынешнему укладу общества. Городские квартиры, которые представляют из себя маленькие, но очень кайфовые по своей архитектуре двухуровневые пространства. Идеальные для одного-двух людей. Здесь есть все сервисы: паркинг, ресторан, химчистка и рекреационная зона на крыше. Да, там маленькие кухни. Ну а зачем современному человеку большая — чайник вскипятить и пиццу разогреть? В коммунальном корпусе мы сделаем ресторан, предположительно пригласим дружественную нам «Кофеманию». Вышел — поел или заказал домой. А что еще надо? Борщ варить, сковородками скворчать? Ну, видно, тот, кто хочет варить борщ, тут квартиру не приобретет.
- А кто эти люди, которые приобретут?
- Тут будет 42 квартиры. Продажи будут закрытыми — определенному кругу людей по списку предложат их купить. Полгода назад мы сюда переехали, и я уже разных друзей сюда сводил. И многие приходят и говорят: «Кайфно! Оставь мне одну». Таких людей достаточно, у меня большой круг общения. У нас нет идеи продать подороже, нам важнее восстановить идею дома-коммуны в современном его понимании. Это будет дом для определенного круга людей, приятного нам.
- Что будет с крышей?
- Изначально Гинзбург планировал построить дом с ровной крышей. Но уже после того, как проект был завершен, нарком финансов Милютин сказал: «А где буду жить я?» Гинзбург развел руками, и Милютин махнул: «Строим!» К тому же он увлекался архитектурой, которая тогда была страшно модным занятием. Поэтому он сам себе спроектировал пентхаус — такую пипку на крыше. С наркомом особо не поспоришь, поэтому напротив него на крыше Гинзбург спроектировал еще пять маленьких однокомнатных квартирок — чтобы визуально сгладить эту шишку. Из них мы сделаем мини-отель на пять номеров. Мы думаем об организации какой-то общественной жизни, о том, чтобы привозить разных интересных лекторов, проводить на крыше выставки. Поэтому отель нам понадобится, чтобы там всегда могли остановиться наши гости.
- Сколько вы уже потратили и сколько потратите еще на эту историю? И сколько потенциально заработаете?
- Мы потратили уже порядка 18 миллионов долларов и еще 10–12 миллионов планируем потратить на выкуп оставшихся площадей и реставрацию. Квартиры мы продадим, а все публичные пространства останутся в нашей собственности для сдачи в аренду под разные сервисы. Этого будет достаточно, чтобы все окупить.
- А вам много еще нужно выкупать?
- В доме осталось четыре квартиры с прежними жильцами. Плюс 1300 метров принадлежит Москве. Вообще-то, из них должно быть уничтожено больше половины — это незаконно достроенные первый этаж и всякие надстройки в хозяйственном корпусе. Если бы Москва убрала все, что подлежит сносу, у нее, по сути, ничего и не осталось бы в этом доме. Но она этого не сделает ни за что. Вы представляете себе чиновника, которому было вверено 1300 метров в доме, а он взял и половину уничтожил? Ну он же враг, и его надо расстрелять. Так что мы будем многое выкупать и потом ломать — мы частные собственники, можем себе позволить.
- Что со сроками?
- Сроки зависят от того, как быстро мы пройдем все стадии согласования новой концепции. Мы надеемся пройти эту процедуру за год-полтора. А на сами работы времени много не надо — в год уложимся.
- Как вы относитесь к тому, что вообще происходит с памятниками конструктивизма в Москве? Например, про Шуховскую башню что думаете?
- ЦНИИПСК им. Мельникова, институт по проектированию из металла, бывшие «Мастерские Шухова» — принадлежит нам. Это главный эксперт в вопросе того, что можно делать с башней. А сделать можно что угодно — все зависит от политической воли. У нас же нет в культуре сложившейся концепции того, что, собственно, является ценным в памятниках архитектуры. Есть, к примеру, голландская система сохранения — они берегут все материалы и конструкции. А у англичан более прагматичный и утилитарный взгляд на жизнь. Для них ценность — это человеческая мысль и проект: «Человек придумал, чтобы это так выглядело и так стояло? Очень хорошо, значит, давай всю эту труху снесем и с новыми технологиями так же построим». Мы же пока не определились, что считать ценностью, — нас колбасит из одной крайности в другую.
- А вам лично как кажется, что с башней стоит делать?
- Лично мне больше всего нравится придуманная нами концепция. Она может прозвучать жестко и неприятно. Но в сегодняшнем состоянии башню сохранить на том же месте нельзя. Министерству связи она там не нужна. Сейчас начнется бесконечная переписка — Минкультуры будет писать: «Отреставрировать!», а Минсвязи отвечать: «У нас нет денег». «Отреставрировать!» — «У нас нет денег». Ну так она и грохнется. С нее металлические заклепки уже сейчас летят. При этом по минимальным оценкам отреставрировать ее на том же месте стоит 400 миллионов рублей. А построить новую, ровно такую же, — 80 миллионов. Почувствуйте разницу.
- Ну помимо дороговизны есть еще такие аспекты, как подлинность и память места.
- Эти вещи имеют ценность, но не для Шуховской башни, потому что это символ инженерной мысли. Это не архитектура. Я понимаю — Эйфелева башня, Марсово поле, где все гуляют. А здесь-то что? Ее даже не видно почти ниоткуда. Она может быть перенесена на любое другое место. Что касается подлинности, в сегодняшнем состоянии при реставрации на месте за 400 млн рублей при самых оптимистичных оценках удастся сохранить 25% материалов. И о какой исторической подлинности тут можно говорить? Мы предлагаем радикальный проект, немножко хулиганский. Ведь по первоначальному проекту Шухова башня должна была быть гораздо выше — 350 метров высотой, то есть самой высокой по тем временам. Но в годы гражданской войны получилось сделать только 148 метров. И вот что мы предлагаем: мы ее режем, весь старый, подлинный, материал переплавляем, добавляем к нему новый металл и затем из этой смеси на новом месте строим башню в ее первоначальном 350-метровом виде. При этом возвращаем ей ее функцию передатчика. Я бы ее строил в Новой Москве, чтобы башня стала местом притяжения и символом — соединения старого с новым. В итоге что-то теряется, но что-то находится. Ну теряется эта старая башня на прежнем месте — зато появляется новая, еще лучше — высокая, красивая башня, которой прежде никогда не строили.
- Есть ощущение, что памятникам конструктивизма у нас как-то особенно не везет. Им поклоняются иностранные искусствоведы и архитекторы, но у нас они в дико заброшенном состоянии и совсем не ценятся. Почему так?
- Потому что в 30-е годы экспериментировали и строили из говна. А нынешние государственные мужи прелести этих угловатых странных форм не понимают. И то, что из этого появился весь современный функциональный дизайн типа «Икеи» — это их не волнует: «А где ж тут мягкие диваны, позолота где?» Это вкусовщина, связанная с уровнем образования, культуры. У меня есть смешная история про настоящий памятник архитектуры, который виднеется у нас из окна, — Новинский пассаж. На церемонии открытия мэр Лужков в своей кричащей манере оглашал окрестности: «Какая радость, что в нашем городе появляются такие замечательные новые торговые центры — не то что вот эта развалюха», — показывая в сторону дома Наркомфина. Потому что — ну домик-то старенький, не дворец тебе какой, кому он нужен? Ни тебе львов, ни барельефов. Минимализм — это вообще довольно сложная для понимания философия.
- Уже лет восемь, как вы занимаетесь этим домом. Не пожалели, что ввязались в эту историю?
- Конечно, жалел, и не раз. В какие-то моменты думаешь: «Блин, я столько денег уже туда вгрохал, а они бы мне сейчас так пригодились». Но этих денег уже нет, так что и жалеть нечего — поехали дальше. Просто я люблю этот дом. В нем есть невообразимой силы энергия.