Рука рынка Перемены на Даниловском

«Просто посмотри на мои руки, и про нашу ра­боту сразу все станет понятно». По опухшим, красноватым рукам продавщицы мяса Людмила и правда многое становится ясно. Люся — одна из легенд Даниловского, живая история рынка. «Покажи им, покажи», — подначивают ее соседки, и Люся достает из сумки фотографию с помятыми временем углами. На снимке та же Людмила — красивая, двадцатилетняя, похожая на актрису советского кино — стоит за тем же прилавком. С тех пор прошло двадцать лет. «В 1990-е тут очень сложно было, — рассказывает Люся, — с нами что только не происходило. По дорогам нас останавливали. У входа на рынок мясо отбирали бандиты. Это был чистой воды беспредел». В ее голосе не слышится ни страха, ни отчаяния.

Про то, что в 1990-е на каждом шагу отжимали и кидали, знают теперь, кажется, даже дошкольники. Но девяностые давным-давно прошли, а на рынках все осталось по-прежнему. Когда ­начинаешь расспрашивать, как именно на Даниловском были устроены деловые связи до того, как сюда пришло новое руководство, даже самые смелые из торговцев начинают мяться, отводить глаза и делать такое лицо, как будто это события как минимум прошлого века. «У нас лично никаких крыш сроду не было, — уклончиво говорит Люся. — А у них (указывает в сторону овощных ­рядов), кажется, был какой-то Гена, нерусский парень. А уж что именно он с них брал, я не знаю, в чужой карман предпочитаю не лезть. Ну, может, дань какую? Знаю только, что очень уж они хотели его убрать». В овощных рядах, естественно, заявляют, что ничего особенного они тоже не помнят, что-то такое было, но вот что именно…

«В 1990-е у входа на рынок мясо отбирали бандиты. Это был чистой воды беспредел»

Пару лет назад появилась новость о том, что сотрудники Даниловского рынка бастуют. Тогда в газетах тоже упоминали нерусского субъекта с русским именем (журналисты его, правда, называли Гошей), существование которого дирекция, естественно, отрицала. Но торговцы утверждали: Гоша не просто существует, а вынуждает их платить по десять тысяч рублей в месяц сверх официальной ренты. Схема была примерно такая: официально фермеры платили за место от 1000 до 1500 рублей в день. Помимо этого крыше — еще 6000 рублей в месяц. Когда последняя цифра выросла в полтора раза, фермеры вышли на улицу. «В самое тяжелое время, когда за­бастовка была — все это время я была здесь», — Домна Степановна бережно выкладывает на витрину идеальные груши, хурму и персики. На ней чистая бежевая форма — такую теперь носят все сотрудники рынка. «Мои клиенты знают, что таких фруктов в Москве больше нет. Какая «Азбука вкуса», если я каждый день в четыре часа утра еду на базу, сама все выбираю, слежу за тем, чтобы все было лучшего качества?» Рассказывают, что на этих фруктах Домна сделала внушительный капитал, перевезла всю семью из Приднестровья в Москву, сама бастовала, но теперь рассказывать про это не хочет: «Про забастовку я лучше не буду, у меня из-за этого уже были проблемы. Сейчас спокойно, это я вам точно могу сказать. Заплатил аренду — и торгуй. Никто не приходит, не говорит: «У тебя это не так. Деньги давай». Я теперь тут физически и морально отдыхаю. А остальное мне без разницы — сказали, форму одеть, значит одену».

«Решали здесь все только деньги, — перебивают друг друга продавщицы овощей из Тамбова Наталья и Елена. — Никому не было дела, где этот товар должен стоять. Мы со своей картошкой, например, всегда в углу стояли. И кто нас там найдет? А платили как за первый ряд. Были тут и неофициальные хозяева, и об этом все знали. И все молчали. А что сделаешь-то?»

Про эту историю городские чиновники предпочитают говорить без имен: «Естественно, все эти люди, собирающие дань на рынке, были аффилированны директором. Часть денег торговцы платили в кассу, но гораздо больше — отдавали на руки». С проверками приходили чуть ли не каждый день — за каждый документ, который вызывал ­подозрение, нужно было платить людям, которые обещали «быстро решить вопросы». Даже после того как сменилось руководство, Гена или Гоша появлялись на рынке еще несколько раз с теми же предложениями: «Хотите место в центре рынка? Давайте, я занесу кому надо, и за вами придержат». Деньги, разумеется, исчезали вместе с переговорщиками.

Директоры на Даниловском сменялись быстрее, чем времена года. «Одни бандиты заносили куда следует, предыдущего директора снимали, назначали нового. Дальше заносили следующие, и рулить начинал их человек. Так они и менялись — сначала ингуши, потом борцы, потом снова ингуши, потом опять борцы. И каждый следующий то аренду поднимет, то дань увеличит. Естественно, что все торговцы подкручивали ­весы и пытались так же нелегально заработать, — рассказывает чиновник из мэрии, пожелавший остаться неизвестным. — А бывало еще так: приходит один человек с большими деньгами, выкупает у администрации сразу тридцать мест, ставит туда своих нелегалов на зарплате, и они торгуют. А тем, кто по двадцать лет здесь торговал (не важно — русский, не русский), места по стенкам». Тогда с Даниловского начали уходить и продавцы, и покупатели — торговать своими товарами стало убыточно.

И это притом что в Москве уже вовсю раз­вивалась мода на фермерскую еду и гастропабы, а активисты от еды пытались проводить фермерские ярмарки. Что делать с государственными рынками, не понимал никто. «Нельзя просто сказать: «Аркадий Новиков, купи рынок, сделай из него нормальное пространство, — рассказывает тот же чиновник. — В таком состоянии, естественно, никакой Новиков его бы не купил. Если государство хочет продать рынок частному лицу, его по закону нужно выставлять на торги, устраивать аукцион. И на этом аукционе его бы сто процентов перекупил кто-то из тех, кто и так уже контролирует московские рынки. И за ними бы туда точно пришли наркотики, подпольная торговля. Потому что эти хозяева платили бы ­милиции, которая с радостью бы с ними сотрудничала. Значит, продавать было нельзя». В итоге правительство Москвы, оглянувшись на удачный опыт парка Горького, решило рынок не продавать, а назначить директором не чиновника, а того, кто всерьез понимает про еду и торговлю.

Кабинет нового начальника рынка Максима Попова пустой, с российским флагом и портретами лидеров на стене — типично советский. Попов при этом меньше всего похож на советского чиновника. Когда спрашиваешь, чем он занимался до того, как пришел на рынок, он почему-то мнется и отвечает: «Общепитом». На самом деле довольно долго Попов был управляющим нескольких ресторанов сети «Гинза». Он рассказывает, что самым сложным было объяснить фермерам, что все они будут теперь работать по новым правилам: «Торговцы все немножко застряли в девяностых, и любые изменения для них — скорее плохо, чем хорошо. Вот, например, мы сшили форму. И внедрять ее было тяжело. Потому что мы имеем право тратить деньги только на модернизацию самого рынка. Значит, сшить ее должны были сами торговцы. Но они не понимают зачем. Ведь торговля идет и без этого». На вопрос, как именно они избавились от теневого руководства рынка, Попов улыбается, несколько секунд молчит и добавляет: «Ну, есть способы». 

«Хочется, чтобы люди гово­рили: «Мы с девушкой вчера обедали на Даниловском»

На рынке поставили кондиционеры, провели экскурсию для Собянина, отремонтировали лабораторию, где все продукты проходят проверку, поставили кадки с мандариновыми деревьями, скамейки, новые прилавки, плетеные бочки, у товаров появились ценники. Проблем хоть и стало меньше, но совсем они не исчезли. Торговец зеленью из Азербайджана Мирислам рассказывает: «Раньше грязные все были, люди боялись даже продукты купить. А сейчас чисто, все в форме, а покупателей нет. Я вот иногда вечером с семьей иду в «Ашан», чтобы посмотреть, сколько там людей. Везде толпа. А там же все гнилое. Но люди все равно туда идут, а не ко мне». Про то, что на рынке нет покупа­телей, говорят все как один. Объясняют, что люди испугались высоких цен, рассказов про антисанитарию и нитраты и перестали ходить.

«Менять психологию людей по отношению к рынку очень важно, — прохаживаясь между рядами, Попов следит за ценниками, продавцами и прилавками. — Мы, например, хотим научить людей есть на рынке. У нас ведь все равно страна стереотипов. И для многих рынок — это грязь, антисанитария, торгаши. Нам хочется, чтобы люди говорили: «Мы с девушкой вчера обедали на Даниловском». Еще новые власти хотят изменить внешний вид почти до неузнаваемости, открыть наконец стеклянный купол над крышей (который сейчас заделан досками), разработать фирменный стиль, сделать здесь лучший рыбный рынок в городе, открыть парочку ресторанов. Несколько месяцев назад «Афиша» уже писала, что похожие планы были у руководства Дорогомиловского рынка: там тоже обещали и кафе, и мастер-классы. Уже провели пару кулинарных фестивалей. К конкуренции с единственным частным рынком в Москве Максим Попов относится ревностно, ­говорит, что про изменения там не знает ровным счетом ничего, но в пересказе концепция слишком похожа на их собственную. На Дорогомиловском, естественно, думают иначе. Впрочем, кажется, именно так и рождается конкуренция. В Барселоне, например, минимум пять или шесть огромных рынков с кафе, букинистическими развалами, свежайшей едой и винными фестивалями.

Главное, чтобы среди новых прилавков и кулинарных школ, как это часто бывает, не потерялись те, кто даже в худшие времена определяли лицо этого места. «Люди стали уходить с рынков, жаль. Мы же тоже можем устроить акцию. Пусть у меня весь чеснок следующий месяц стоит не 200, а 150 рублей за килограмм», — предлагает юный Сулейман. Мальчиком он стоял здесь за прилавком: «Многие не верят, говорят, мы все товары перекупаем, торгуем тем же, что и магазины. Мне один клиент сказал: «Да ты в Подмосковье свой чеснок солишь». А я отвечаю: «Хорошо, я вам ­покупаю билет в Дагестан, вы летите, смотрите на наше хозяйство. Только выигрыш — мне». Мой дед был первым, кто привез в Москву маринованный чеснок из Дагестана. Я врать и обвешивать не могу. Я слишком строго воспитан». У каждого второго здесь есть такая история.