Говард Маркс о своем бизнесе, жизни и книге

«У меня кончались паспорта, которыми еще можно было пользоваться. Через пару недель надо было лететь в Сан-Франциско — забрать несколько сот тысяч долларов от человека, желавшего подзаработать на своих связях. За несколько лет до этого я был объявлен самым разыскиваемым человеком Великобритании, наркоконтрабандистом с доказанными связями с итальянской мафией, Ирландской республиканской армией и спецслужбами Великобритании», — так начинается роман «Mr Nice» (в причудливом варианте российских издателей — «Господин Ганджубас»), который я впервые открыл на рынке в Пешаваре. Покупать книги там было глупостью — рядом торговали контрабандным золотом, гранатометами и гашишем в килограммовых плитках. Но оторваться было уже невозможно, да и действие в романе вскоре переместилось в Пешавар.

Историю, в которой фигурировали Джон Леннон, Мик Джаггер, террорист Джим МакКанн и гашиш, принадлежавший племяннику афганского короля, написал Говард Маркс — человек с сорока тремя паспортами, владелец лондонского бутика, массажного салона в Бангкоке и непальской конторы «Йети», названной в честь неуловимых снежных людей. Все эти компании на самом деле занимались бизнесом, который Маркс называл «материнским»: тоннами перевозили гашиш. Что самое удивительное — роман был автобиографией и назывался так, оттого что Маркс, считавшийся человеком милым, справил себе однажды паспорт на имя мистера Найса. Попадись мне эта книга дома, я бы в нее не поверил, но в Пешаваре она, как и город за окном, доказывала разнообразие мира.

Когда шесть лет спустя я попросил его об интервью, Маркс действительно нашелся в Пешаваре, хотя встретиться предпочел в лондонском клубе Groucho. Про Groucho в путеводителе «Афиши» сказано, что проникнуть туда можно, только вцепившись в рукав Джека Николсона. Я представился гостем мистера Маркса и по тому, как поднялась бровь у портье, понял, что лучше было приходить к Николсону. Впрочем, спальню мне отвели очень уютную: крошечную, с сиреневыми стенами и с «Правилами клуба», небрежно брошенными на кровать. Среди прочего там запрещалось употреблять наркотики — словно такое могло прийти в голову в этих подчеркнуто старомодных стенах. Ждавший меня в баре толстый благообразный старик в мягких замшевых тапочках и полосатом костюме на наркодилера тоже не походил.

— Жаль, ты не смог приехать в Пешавар, — очень искренне, будто сам не отказался от этого неделю назад, сказал Маркс. — Очень ностальгическая была поездочка. Я там навещал старого друга Малика.

Один из героев романа Салим Малик был приятелем диктатора Зия уль Хака и оптовым поставщиком наркотиков. В 80-х он совершил маркетинговую революцию, на его гашише появился логотип — клубы дыма, торчащий из них АК-47 и подпись: «Помогите выкурить русских из Афганистана».

— В конце книги Малику дают три года. Он отсидел, вышел и попался в Гонконге с какой-то ядерной дрянью, но в последнее время у него все в порядке. Насколько это возможно. Там американские вертолеты всюду — «война с террором», такое же сплошное лицемерие, как их «война с наркотиками». Никто же не воюет с растениями — правительство США воюет с теми, кто курит дурь. Ужас в том, что вместо кока-колы и джинсов они стали экспортировать свою законодательную систему. У Drug Enforcement Agency офисы в семидесяти странах мира и сил больше, чем когда-либо было у КГБ!

При упоминании DEA Маркса заметно передергивает: их агент Крейг Ловато много лет гонялся за ним по всему миру, прослушивая марксовские конспиративные телефонные коммутаторы. Засадив Маркса на семь лет, Ловато написал об этом книгу. Все это было бы занятно, но не слишком смешно, если бы Маркс не был выпускником Оксфорда и преподавателем философии, если бы, освободившись, он не опубликовал «Мr Nice» (в отличие от книги Ловато — бестселлер) и если бы разработку злополучных коммутаторов он не поручал электронщику из Soft Machine, игравшему на пластинке Майка Олдфилда «Тubular Bells».

— Мы предпочитали прогрессив-рок, у них бывало по три трейлера аппаратуры, которую никто никогда не досматривал. Emerson, Lake & Palmer, Pink Floyd, Genesis — обо всех перевозках я договаривался с их дорожными менеджерами, — рассказывал Маркс, пока нам готовили кофе.

— Рейв я пропустил — в тюрьме был один хип-хоп. Я не против хип-хопа, но в таких количествах…

Он помрачнел.

— Чтобы выжить в тюрьме, надо быть крутым, а я крутым не был. Но я старался быть милым.

В его обаянии, отточенном на зэках, моджахедах и нескольких составах присяжных, действительно чувствовалось что-то профессиональное — этакий шарм человека, умевшего переправлять гашиш по каналам Ирландской республиканской армии. В начале 70-х Маркс очаровал Джима МакКанна, самого дикого поэта, революционера и матерщинника в ИРА. До начала совместной работы МакКанн успел поджечь университет в Белфасте, бежать из тюрьмы в Англии и взорвать военную базу в Германии. Благодаря этому знакомству Марксу удалось убедить суд, что он по заданию спецслужб провоцировал революционеров на уголовщину.

— Я действительно был завербован МI6, тут и врать было нечего, хотя они мне так ничего и не поручили. Но оправдали меня только потому, что присяжные в Англии могут сказать «нет», если считают глупым закон. Они видели меня каждый день в течение девяти недель — им не нравилось, что такой милый парень сядет на десять лет.

Говорил он громко, в баре начали оборачиваться.

— Я, — скромно заметил Маркс, — мелкая знаменитость. Меня даже в покер зовут играть в специальную телепередачу. Я делаю stand-up comedy, что нетрудно с моей историей, и пишу книги. Быть наркобароном было восхитительно, но и сейчас клиенты у меня те же — только вместо дури они покупают книги. Путешествую я столько же, курю, как и раньше, живу в отелях, за которые не плачу, а роль риска играет боязнь сцены. Я даже баллотировался в парламент — анаша стала развлечением рабочего класса, и ее курит больше половины голосующего населения. Когда большинство населения чего-нибудь хочет, власти найдут способ сказать, что и они хотят того же, — так работает демократия. Можно, конечно, как китайцы, расстрелять всех курящих к черту.

Тут он заулыбался и сообщил, что собирается курнуть прямо сейчас.

Комната у Маркса оказалась меньше моей — пока он крутил на кровати косяк, мне пришлось сидеть на подоконнике. Я спросил, почему он бросил бизнес.

— Я же не бизнесмен, — вздохнул Маркс. — Это была просто логистика, как магазин содержать, скучное, в сущности, дело. Бизнес — это умение создать спрос, а я удовлетворял уже существующую потребность. Да и после семилетней отсидки шансы на успешное продолжение криминальной карьеры невелики. В моем случае нас накрыли бы по счету раз. Хотя если у тебя есть рабочая схема…

Он сощурился, и я подумал, что упускаю самое выгодное предложение в жизни.

— Ну, — заключил Маркс, — раз схемы нет, пойдем купим еще.

На улице нас уже ждал невысокий седой мужчина с чрезвычайно уродливой собакой на поводке. Маркс поворчал на развешанные по всему Сохо видеокамеры и предложил зайти к нему в офис.

— Здесь, — похвастался он то ли мне, то ли дилеру, — верстается моя новая книга.

Седой покивал, невозмутимо вытащил из сумки увесистый кусок индийского чараса, сказал: «Благослови вас Бог» и ушел, дернув псину за поводок. Наверное, это была большая честь — продавать гашиш дилеру такого класса.

— Из Дели, — сказал Маркс, разламывая кусок и принюхиваясь. — В Лондоне в основном гидропоника: кругом одни садовники вместо гангстеров.

Я решился прояснить давно волновавший меня вопрос: как Марксу при его размахе удавалось избежать кровопролития.

— Я не охотился за теми, кто крал мои деньги. Вор не виноват, что он вор. Большинство людей в бизнесе были миролюбивыми хиппи. Бизнес с тех пор стал грязнее, с ужесточением законодательства пошли трупы: нет такого нелегального дела, которое не оказалось бы в руках у крутых парней. Я их не боялся — я был нужен, не стучал, приносил деньги. Теперь все боятся русских. По-моему, у русских проблемы со стилем — слишком они серьезные. И ведут себя так, словно им не нравится их профессия.

Тут он покосился на диктофон и добавил:

— Сегодня вечером ко мне зайдет один грек из Firm — молодой, но очень влиятельной группировки. Ты уж, пожалуйста, ничего не записывай.

Гостям, ужинавшим с Марксом при выключенном диктофоне, их профессия явно нравилась: на громадном негре было столько золота, словно он нарочно иллюстрировал марксовские соображения о бандитском стиле. Щуплый грек был одет скромнее, но в ухе носил серьгу в виде золотой пули. Разговор крутился вокруг неизвестных мне людей и тюрем, в которых они находились. Пытаясь вклиниться, я спросил о тюремной литературе, во внезапно наступившей тишине Маркс ответил, что не любит ее за депрессивность.

— Передать монотонность тюремной жизни можно только монотонностью текста — так ничего выдающегося не напишешь. Проснулся, построился, поссал и пошел спать, раз за разом, тысячу раз — вот тебе и весь тюремный роман.

Негр и грек засмеялись, но я, почувствовав под ногами твердую почву, сослался на Анри Шарьера, описавшего целых тринадцать лет каторги. Я считал «Мотылек» книгой вымышленной, но все равно нескучной и очень жизнеутверждающей.

— «Мотылек», — задумчиво протянул Маркс, — его недавно переиздали, с моим предисловием. Там не все правда, но всего ведь и не запомнишь.

Я нагло поинтересовался, как умудрился запомнить подробности он сам, притом что гашиш разрушает память.

— Мне не надо было ничего вспоминать, я просто затребовал у полиции результаты слежки. А марихуана, — он важно поднял длинный, изогнутый артритом палец, — не портит память, а изменяет ее, воздействуя на отбор воспоминаний. И еще она замедляет время — это оттого, что начинаешь быстрее думать. Иногда даже забываешь закончить фразу: язык не успевает за мыслями.

К этому времени за нашим столом сидели уже человек десять, и я не успевал за мыслями большинства из них. Предложений не заканчивал уже никто, а под утро, когда я наконец попытался уснуть, в здании отчаянно завыла сигнализация — кто-то из гостей Маркса поджег постель.

Утром я застал его допивающим кофе в пустом зале. Нос у него был весь в прожилках, как бывает у давно пьющих людей, а глаза оказались подернуты белой старческой поволокой. Он устало молчал и вдруг показался мне похожим на старого хиппи — из тех, что вечно вспоминают молодость.

— Насчет «Мотылька», — неожиданно бодро сказал Маркс, будто продолжая на секунду прерванный разговор, — я не думаю, что он рассказывал сказки, но ты был прав, сказав, что это безразлично. В моей книге придуманы все диалоги — невозможно вспомнить, о чем говорили люди двадцать лет назад. Нет почти ничего о массажном салоне — мне не нравится писать о женщинах, с которыми я спал. Нет скучных мелочей, из которых состоит повседневная жизнь. Салим Малик списан с двух человек, потому что я не мог написать о том, кого не посадили. Да что там Малик — разные люди объединены почти во всех персонажах, кроме разве что Джима МакКанна. МакКанн — он такой один.

Мне снова стало неловко, будто я прилетел специально, чтобы уличить старика во лжи. Чтобы что-нибудь сказать, я спросил, что стало с МакКанном. Маркс засмеялся.

— МакКанн, — сказал он, — переехал. МакКанн живет теперь в Петербурге. e

Говард Маркс «Господин Ганджубас», Ультра.Культура, Москва, 2006, перевод Д.Рогулина