Москва изнутри Никита Алексеев об улице Дмитрия Ульянова

История этого куска земли для Москвы достаточно забавна, потому что, собственно, именно здесь появились Черемушки, которые потом расплодились по всей России. Ядро Черемушек, микрорайон №1, находился за этими домами, но от него уже практически ничего не осталось. Когда его строили, в нем присутствовали следы гуманизма — с итальянизирующими двориками и фонтанчиками, и я еще помню его довольно милым; конечно, к началу 1980-х все это уже обветшало, но какая-то прелесть в этом была. Все строилось на практически пустом месте, здесь были только редкие деревни, и к тому моменту, когда я сюда переехал, полудеревенская жизнь в Черемушках теплилась — хотя бы потому, что жителей этих деревень сюда же и селили. По дворам были грядки, росла редиска, огурцы и что-то еще, присутствовали голубятни во множестве...

За весь юго-западный клин строительства был ответственен архитектор Власов — он был сыном довольно крупного ученого-лесоведа и сам был практически профессиональным дендрологом; вся эта часть Москвы была очень красиво засажена деревьями и кустарником, а улица Дмитрия Ульянова благоухала жасмином. Кое-что остается, но в основном, к сожалению, все это уже погибло из-за чудовищной среды.

На площади между выходами из метро «Академическая» стоит непонятная штука — большой железный блин. Это памятник Хо Ши Мину, который по совершенно загадочной причине был установлен именно здесь. Зато во времена перестройки напротив него появился первый в Москве кооперативный вьетнамский ресторан, который назывался «Ханой».

Этот высокий панельный дом был домом сотрудников СЭВа — жили здесь соответственно социалистические иностранцы: чехи, венгры, поляки и прочие. Самыми замечательными его жителями были монгольские бабушки в синих, желтых, вишневых шелковых халатах и в мягких сапогах. Некоторые даже курили трубки, окованные серебром. Натуральные, как из фильмов, они на бульварчике выгуливали своих внуков и отводили их пописать в кустики, а иногда и сами там присаживались. Вообще тогда здесь была полная тишина, автомобиль проезжал где-то раз в десять минут.

А через улицу находится важное для многих местных здание, в котором я подрабатывал некоторое время. Подработка называлась «точкарить». В археологии для изображения разных материалов тогда (не знаю как сейчас) использовались разные точки и штришочки, чтобы показать, что это глина или нечто другое. Платили какие-то копейки, но мне нравилось рисовать горшки и прочие плошки.

Здесь вообще много институтов, и ученые, работавшие в них, селились здесь же, что, само собой, придавало шарма району.

За домами, которые стоят по правую сторону от бульвара, находится овраг, который почему-то в те годы не засыпали и не нивелировали. И в конце 1980-х в нем появился шалман очень большого размера, про который мало кто знал, но при этом там можно было (при наличии знакомства с обслуживающим персоналом) получить совершенно великолепного рижского копченого угря, что в те времена было страшной редкостью. Место было полукриминальным — по соседству, на Союзной улице, находился магазин «Березка», около которого постоянно толклись фарцовщики, темная и стремная публика. Они же и были основными посетителями этого пивного жестяного ангара. При этом происшествий там не случалось и было абсолютно тихо, потому что владел им грузин полукриминального вида, чуть ли не вор в законе, и место он держал в полном порядке.

Вместо маленькой современной линии здесь стояла огромная ЛЭП высотой где-то в десять этажей. Никогда и нигде я не видел, чтобы такие линии проходили прямо посередине города. По всей ее полосе, до Черемушкинского рынка, появился чуть ли не субтропический климат. Я не ботаник, но точно могу сказать, что растительность в этой зоне летом существенно отличалась от окружающей. Там даже заводились цикады и было ощутимо теплей — дикий ботанический сад посреди города.

На месте этой штуки с неизвестной функцией стояло жуткое сооружение под названием «Освенцим». Это был бетонный кубик, в который необходимо было приносить свою посуду, потому что кружки там почему-то не давали. Покупаешь жетон, бросаешь его в автомат, и из него льется чудовищно пенное пиво — я думаю, оно было с содой, но все грешили на стиральный порошок. Извините, но другого не было. А «Освенцимом» он назывался потому, что народ в помещение уместиться не мог, и к кубу примыкал внутренний двор, огороженный бетонными плитами, — глухой, без окон, дверей и крыши. И летом и зимой мужики, стоя или на корточках, пили в нем пенное пиво и грызли воблу.

Удивительная штука: я сюда переселился году в 1976-м, и музей к тому времени был уже почти закончен. Когда я отсюда в 1987-м уезжал, он оставался в практически таком же состоянии, как за десять лет до того. Видимо, в подтверждение того, что эволюция — это медленное дело.

Характерный пример тогдашней инфраструктуры: на этом крупном перекрестке было практически все, необходимое для жизни (естественно, в таком, советском, нищем ассортименте). Хозяйственный магазин с мылом и домашними принадлежностями, булочная, два продуктовых магазина, овощной с гнилой картошкой и морковкой, книжный магазин... По-моему, все. А теперь здесь Carlo Pazolini, само собой.

В конце 1980-х Дом аспиранта РАН каким-то образом оказался во владении Кирсана Илюмжинова. Как только он взял его под контроль, там сразу же поселилось огромное количество вьетнамцев, торговцев с клетчатыми сумками; почему вьетнамцев — я не знаю, может быть, это как-то связано с буддизмом? В общем, несколько раз я наблюдал, как Илюмжинов подъезжал осматривать свои владения на длиннейшем белом Lincoln Stretch Car, вроде тех, в которых сейчас возят свадьбы. А тогда этот автомобиль был страшной редкостью.


У дома стоит табачный ларек, он там был еще в советские времена. В начале 1990-х, когда я приезжал сюда из Франции, там был кошмарный киоск, в котором торговали спиртом Royal, сигаретами, сникерсами, ветчиной в банках. И однажды я в окошке киоска увидел замечательное объявление: «Господа алкоголики, огуречный лосьон продается с 7 утра до 11 вечера».

Я жил на втором этаже, в моем подъезде были длиннейшие коридоры, по обе стороны которых шли двери с однокомнатными квартирками, в которых, как я понял, жили отселенные бабушки или домработницы бывших профессоров. Я обитал в окне слева — под ним был огромный козырек, который выдавался метра на три, и из моего окна на него легко было выбраться. Когда была хорошая погода, мы с друзьями пили на нем чай, а однажды даже жарили шашлыки в мангале.

Когда я здесь поселился, мы открыли галерею «APTART», которая вошла в анналы советского искусства как первая частная галерея СССР. В действительности этой галереи, конечно, не было, потому что я там же и жил, но мы на протяжении двух лет в этой комнатенке делали регулярные выставки Вадима Захарова, Кости Звездочетова, группы «Мухомор» и других художников. Я до сих пор не могу понять, как нам это прощали соседи. Представить сейчас, что за день на выставку приходили человек по пятьсот, просто невозможно. А тогда людям, в общем-то, заняться было нечем, и в первые дни выставок народ пер толпами. Бабушки никогда не писали доносов, почему — я не понимаю, хотя шум стоял жуткий. Потом, в довершение всего, когда «APTART» мы закрыли (в связи с кознями КГБ), создалась группа «Среднерусская возвышенность» — и мы репетировали в этой же комнатенке, что, само собой, тоже сопровождалось диким шумом. 
Еще в квартире была замечательная входная дверь. Странно: телефоны у всех были, но очень часто люди приходили не позвонив. А я, естественно, не мог все время быть дома. И вся дверь была в надписях вроде «Пришел и не застал» с подписями «Д.А.Пригов», «В.Некрасов» и других легендарных людей художественной тусовки.

В «Кухонных интерьерах» был магазин «Модный трикотаж». Когда я собрался уезжать во Францию, меня тут же выгнали из молодежной секции МОСХ (Московского союза художников) и перекрыли заказы в московских издательствах. Я лишился бумажки о трудоустройстве и стал, как тогда это называли, тунеядцем. Мне надо было срочно куда-то устроиться, и однажды по дороге домой я увидел на магазине объявление о том, что им требуется художник-оформитель. Внутри мне сказали, что у них очень много работы и платят мало. Я спросил, сколько платят, оказалось, что 150 рублей, а сравнивая с нынешними временами, это было где-то 1500 долларов, то есть более чем. А делать надо было следующее: на специально подготовленных бланках каждый день более-менее аккуратно написать маркером артикул и состав. Занимало это у меня минут десять в день. Первые два дня я сидел у них, а потом они просто звонили — и я по необходимости спускался. Самое замечательное, что когда для документов на выезд мне требовалась характеристика, они мне ее выдали; написали, что я ответственный, общительный и пользуюсь авторитетом в коллективе, и тем самым помогли уехать из Советского Союза.

В соседнем доме жил мой хороший друг, художник-концептуалист Миша Рошаль, внук режиссера Григория Рошаля и сын крупного археолога Георгия Федорова, так что настоящая фамилия Миши была Федоров, но из антисоветских и сионистских соображений он переименовал себя в Рошаля. Мишина квартира была проходной и в ней иногда творилось черт знает что. Бывали домашние концерты: «Аквариум», «Кино», Майк Науменко. Они приехали, вечером играли квартирник у Миши, опоздали на поезд, и в результате до утра мы сидели у меня музицировали в сомнамбулическом состоянии.

На четвертом этаже этого дома проживал человек по фамилии Лернер, которого называли главным евреем CCCР. Он был ученым, но в основном являлся шарниром между советской властью, Израилем и США по поводу эмиграции. Однажды я из своего окна видел совершенно гениальную сцену. Мне позвонил Миша и сказал: «Жди, кое-что будет, приедет сенатор Кеннеди». Я прильнул к окошку и увидел, что начинается нечто интереснейшее. Сначала прибыли наши гэбэшники в штатском, человек пятнадцать. Потом морпехи из посольства в форме. Все они встают на небольшом пятачке по какой-то только им понятной схеме, напоминающей шахматную сетку, и при этом друг с другом не контактируют совершенно. Тут я вижу, как наш охранник на шаг заступил куда-то не туда, за что его очень сильно пнул морпех. Он упал и отполз в сторону — коллеги его не поддержали, из чего я сделал вывод, что он действительно виноват. Ну а потом приехал посол с сенатором, и они зашли в подъезд и отправились пить чай.

Еще тут жил Петя Авен, с которым я был знаком шапочно, а вот Миша Рошаль учился с ним в одном классе — я помню, как Петя вернулся из стажировки в Австрии (папа у него был большой экономист) и торговал джинсами, которые он с собой привез; в общем, был он полуфарцовщиком. Жил Саша Кроник, довольно крупный адвокат и коллекционер современного искусства. Жил знаменитый историк и академик Монгайт и его сын и мой друг Дима Монгайт, сын которого теперь женат на Ане Лошак. В общем, здесь мир маленький.