Разговоры с профессорами Виктор Васильев, математик: «Формулы и теоремы — не главное, что получают студенты»

— Есть ощущение, что в нашей стране образование перестало быть элементом престижа. Вот даже гайдаевский Шурик — то студент, то создатель машины времени. А теперь герои какие-то другие, и важны не образованность и ум, а умение устроиться. Может, и не обязательно учиться?

— Понимаете, образование это не просто способ дорваться до какого-то лакомого куска. Это пробуждение души человеческой. Бывают разные критерии успеха. Вот у человека есть яхта, самолет, три любовницы-модели, а смотришь на него и жалеешь, потому что непонятно — зачем родился человек, зачем он живет? Радости, которые у него есть, — какие-то жалковатые. Конечно, он может считать по-другому и с такой же жалостью относиться к нам. Но понимание того, как устроен мир, как устроена природа, знакомство с историей и человеческой культурой, навык корректных умозаключений — все это дает очень много комфорта. Те, у кого этого нет, не понимают, что потеряли.

— Разве государство не должно доносить это до людей?

— Государству гораздо спокойнее, когда люди сидят на своем месте и выполняют свою операцию, ведут себя предсказуемым образом, вписываются в рамки. Про это много сказано в литературе — и у Брэдбери в «451 градусе по Фаренгейту», и особенно у Олдоса Хаксли в «Дивном новом мире». Там откровения Мустафы Монда как раз об этом. Политики, в общем-то, во всем мире руководствуются подобными идеями, может быть не всегда осознанно.

— Колмогоровская система, когда преподаватели с учениками вместе проводили много времени не только в занятиях, но и в пеших прогулках, лыжных переходах и плавании, — она сейчас практикуется?

— У всех по-разному. Но я не общаюсь с учениками таким образом. По крайней мере не систематически.

— Может быть, это следствие того, что у нынешних студентов появилось в принципе больше интересов за пределами учебы и больше возможностей эти интересы реализовать?

— Конечно, сейчас соблазнов гораздо больше. Чем они занимаются, я, честно говоря, почти не знаю. В социальных сетях, наверное, сидят.

— Хорошие студенты тоже в социальных сетях сидят?

— Откуда же я знаю? Впрочем, нет, знаю, из моих нынешних студентов я человек 10 вижу в фейсбуке. Ну понятно, у меня с ними естественным образом оказалось довольно много общих друзей, поэтому они у меня и высвечиваются.

— Они вас в друзья добавляют?

— Редко — видимо, стесняются.

— А ваши нынешние студенты понимают, чем они будут заниматься в будущем? Вы же, наверное, расстроитесь, если они у вас будут долго заниматься математикой, а потом решат уйти в другую область, например, в бизнес?

— Кое-кто пусть уходит в бизнес, если захочется. У меня было несколько примеров, когда человек занимался математикой, а потом становился серьезным бизнесменом или политиком. Какое-то количество моих учеников оказались в банках и тому подобных местах. В то время, когда я сам был маленький, в математику шли самые разные люди, не обязательно к ней способные больше, чем ко всему остальному, потому что были моральные препятствия, чтобы идти в гуманитарные профессии. Там надо было вступать в партию, подлизываться и доказывать свою преданность разными способами, не для всех выносимыми. В общем, тогда в математику пошло довольно много людей, по которым видно было, что они скорее гуманитарного склада. И потом, отучившись, они прекрасно себя нашли на гуманитарной стезе. Я уверен, что все наши хорошие студенты тоже себя как-то найдут, пусть даже это будет не чистая математика. Конечно, тогда им никогда не потребуются какие-то конкретные формулы и теоремы, но ведь это совсем не главное, что они у нас получают.

— Вы в собственных студентах можете заранее увидеть — какая у них скорость взлета, а какой потолок?

— Нет. Это редко можно увидеть. Бывает, учатся параллельно два студента или даже целая группа блестящих детей — очень трудно сказать, кто из них окажется сильнее. Они выдают замечательные идеи, поражают воображение, потом раз — один из них начал зацикливаться на каком-то уровне, у него что-то застопорилось и дальше он не идет, а другой продолжает и уже улетел куда-то в небесные выси. Не знаю, может быть, действительно умный человек может это определить заранее, но я не могу. Вот когда у Гельфанда (Израиль Моисеевич Гельфанд. — Прим. ред.) занимались на семинаре студенты, мог ли он разглядеть, из кого из них что получится? Не знаю, может, и мог. На каком-то уровне я, конечно, тоже на это способен — понять про группу детей, что по крайней мере серьезными докторами наук все они станут, если не случится какого-то несчастья. А вот кто из них получит Филдсовскую премию (Филдсовская премия — крупнейшая международная премия для математиков, аналог Нобелевской премии. — Прим. ред.) — вопрос уже не ко мне.

— Правда, что иногда те, кто закончил обычные школы и на младших курсах учится на тройки, потом не только догоняют выпускников матшкол, но даже и легко могут их, разленившихся, перегнать?

— У меня у самого была подобная история, я учился (правда, все-таки не на тройки) с бывшими учениками математической 2-й школы, которые знали намного больше, чем я, и где-то только к четвертому курсу я понял, что стал их обгонять. То, что проходилось на первом курсе, они уже знали, сдавали большую часть досрочно и легко, а потом как-то расслабились.

— Талант преподавательский и талант математический — коррелируют?

— Коррелируют, но не жестко. Вот был Арнольд (Владимир Игоревич Арнольд. — Прим. ред.), который был на самом превосходном уровне и в той, и в другой части. Гельфанд — тоже. А вот Колмогоров тоже был гениальный ученый, но адекватно понимать уровень своих учеников не мог, и поэтому преподавал, исходя из того, что они почти такие же умные, как он сам. Получалось плохо — это было удачно только с теми учениками, которые ему действительно соответствовали.

— Наверное, каждому ученому на определенном уровне начинает хотеться что-то передать ученикам, поделиться с ними? Или так не у всех?

— Мне очень хочется. Ужасно жалко, когда думаешь, что столько времени учил, что-то наконец-то понял, с чем-то разобрался, — и помрешь, и все это уйдет в темноту. И хочется про все это рассказать, пока не поздно.