Пена дней: как на месте современного паба обнаружилась легендарная пивная «Яма»

Tap & Barrel Pub можно не заметить, но нельзя не услышать: тут всегда при входе гремит то U2, то The Rolling Stones, то еще что-то из честного рок-н-ролла. Я спустился сюда после работы, быстро окинул взглядом подвальные своды из красного кирпича, типовую барную стойку с кранами и книжные стеллажи с книгами по периметру. Автор дизайна задумал паб похожим на библиотеку из «Гарри Поттера». Подошел официант, положил меню. Я ответил, что пиво не буду, выпью разве что кофе. И тут прямо как при крушении «Титаника», только наоборот: сквозь красное дерево проступил силуэт давно погибшего судна с заплеванной кормой и прокуренным до смрада трюмом. И если бы я был пошляком-режиссером, то немедленно вывел бы из тумана самого себя, только худого и юного, в черном шарфе крупной вязки, как у Цоя, и значком пацифика на груди. В кино это называется флешбэк.

Весной 1984 года лекции по современному русскому языку становились особенно невыносимы. И тогда с дружками из педагогического института мы мчались на Пушкинскую улицу в подвал на углу со Столешниковым. Официально он назывался «Ладья», но согласно старинной культурной традиции все именовали его «Ямой». В «Яму» всегда стояла очередь, которая по вечерам могла достигать чуть ли не «Жан-Жака». А ведь не было никакого «Жан-Жака» за углом — что там было, не помню. Но напротив, где сейчас бутик Louis Vuitton, располагался овощной магазин.

В «Яме» были высокие столы, за которыми можно было находиться лишь строго вертикально, не присаживаясь, и прилавок с ассортиментом закусок, где кроме чахлых креветок встречалась и красная икра в аптечных дозах, что выводила пивняк в разряд элитных: центр все-таки, к тому же рядом Институт марксизма-ленинизма. Но главные герои «Ямы» находились у стены, к которой могли приблизиться только те, кто уже отстоял и оплатил в кассе закуски. Это были пивные автоматы. Те, кто их помнит, сейчас начнет меня перебивать и рассказывать свои истории: у каждого советского мужчины был хотя бы один сюжет, связанный с теми машинами. В них имелось отдельное окошко с водой для омовения кружек, в главном окне — сам кран, из которого наливалось примерно три четверти кружки, для чего в прорезь надо было бросить 20 копеек.

Причина такой дозировки была первым и важнейшим поводом для диалогов, знакомств и дальнейших бесед, которые уже затрагивали высокие темы: внешнюю политику Маргарет Тэтчер, слухи о подорожании водки, кинофильм «ТАСС уполномочен заявить», стихи молодого поэта Юрия Арабова, состояние здоровья Черненко, войну в Афганистане и песни какого-то придурочного Пети Мамонова, которого будто бы даже кто-то видел живьем и говорил, что это уморительное зрелище. Короче, никто никогда не мог объяснить, почему пива наливается неполная кружка. Энигма. Самые удалые делали так: наливали свою недокружку, потом залпом опрокидывали половину, вставляли новую монету и уже получали взамен порцию с мениском. 

«Яма» была перекрестком, местом встречи и хмельного смешения социальных страт, которые в обыденной жизни сталкивались лишь в вагоне метро, но молча.  За одним длинным столом могли оказаться только что откинувшийся уголовник, студент Щепкинского училища, инженер с похмелья, строитель-трубоукладчик, сотрудник того самого марксизма-ленинизма и писатель Владимир Орлов, автор романа «Альтист Данилов», которого будто бы здесь регулярно видели. Не альтиста, а писателя.

«Яма» была уголком бескомпромиссного мужского шовинизма. Здесь вообще не предполагался женский туалет. С нами несколько раз увязывались девушки-однокурсницы, и, когда им неизбежно хотелось в дамскую комнату после двух-трех кружек, мы делали так. Провожали их в туалет, проверяли, чтоб никого лишнего, оставляли наедине с их заботами, а сами становились у входа, как атланты, расправив плечи и не пуская чужих. Кажется, как-то чуть не дошло до драки, но когда из смрадных глубин на волю выскочила наша улыбающаяся подружка, поправляя мини-юбку, вздорный гражданин пробормотал «А, ну ладно…» и обмяк.

Дату открытия «Ладьи» мне выяснить не удалось, старожилы помнили ее с конца 1960-х. Кстати, есть легенда, что именно в ней снималась знаменитая сцена из «Берегись автомобиля»: когда Деточкин и Подберезовиков выясняют отношения за пивом и следователь объясняется Деточкину в любви. Но нет, это не здесь. Эпизод происходил либо в другом пивняке, либо вообще в павильоне «Мосфильма». А вот выходят оба на улицу и поют «Если я заболею» как раз возле «Ямы».

Закрылась «Ладья» в 1994 году. И улица уже стала Большой Дмитровкой. И в новую жизнь старые автоматы взять было никак невозможно — это все равно что на советском катере пытаться переплыть Атлантику. 

А в 1998 году в этом месте на Большой Дмитровке случился тектонический сдвиг, провалился огромный кусок асфальта вместе с парой джипов. Дом, где таилась «Ладья», перестроили, и исчез даже намек на вход в знаменитый пивняк. Но подвалы, оказывается, уцелели. Подполья у нас вообще, судя по всему, самое надежное инженерное сооружение — веками стоят. Осенью тут открылся паб, который выделяется только своим историческим наследием и расположением, — аренда на Дмитровке недешевая. Tap & Barrell веселит музыкой, кормит ланчами, поит ирландским пивом, разрешает покурить в специальной комнате и, как жалуются посетители, периодически путает заказы.  

В рассказанной здесь истории нет ни морали, ни урока времени. Когда я слышу ностальгическое брюзжание ровесников «Вот в советские времена…», мне хочется плюнуть им в кружку с бочковым стаутом. Нет той цивилизации, и черт с ней: она утонула. Попытки новоделов вроде «Камчатки» не имеют ничего общего с рюмочными и пивными, где обнимались Подберезовиков с Деточкиным. Если главному московскому ностальгмейстеру Михаилу Куснировичу приспичит поставить в ГУМе пивные автоматы с жетонами в виде 20-копеечных монет, может получиться занятный аттракцион для интуристов. Восстановленный там с помпой, муранским стеклом и платой в 84 р. советский туалет исправно функционирует. 

Только мне это неинтересно. «Яма» была чудовищна, и ценность таких пивных именно в том, что они исчезли. Реконструкция советского быта неизбежно влечет за собой легендарный недолив и отсутствие женского туалета. И если какой-нибудь заезжий французик отправится в восстановленную «Яму», обнаружит в свой кружке три четверти пива и спросит «Pourquoi?», то никто не даст ему ответа.