«Если это камень, то это камень. Если шпион, то шпион» Аркадий Мамонтов о нравственности и Pussy Riot

— Ваша программа, посвященная Pussy Riot, даже по меркам современного российского телевидения была слишком жесткой, даже беспрецедентно. Почему так случилось?

— По-моему, здесь все очень просто. То, что произошло в храме Христа Спасителя, — это была богохульная акция, и как православный христианин — как я могу это оценивать? Святое место, люди приходят туда молиться, и вдруг туда врываются какие-то непонятные субъекты и перед Царскими вратами, а это самое святое место, устраивают сатанинские пляски. И называют это каким-то «панк-молебном», прикрываясь какими-то разговорами о политике. И еще врут потом всем, что ничего не нарушали. Это чистой воды ложь, специально устроенная провокация, и если бы они хотели насолить патриарху или вновь избранному президенту, они бы могли выбрать для этого другое место. Цель была другая — провокация против всех верующих людей.

— Но в этом случае провокация удалась, потому что есть реакция. Ваша программа — ее ведь было страшно смотреть: православие в опасности, кругом враги. Жестко же слишком, нет?

— Я не вижу в этом ничего жесткого, просто я такой человек, который всегда называет вещи своими именами. Если это камень, то это камень. Если шпион, то шпион. Если предатель, то предатель. Если кощунницы — то кощунницы, если богохулы, то богохулы. Я живу в стране и защищаю ее храмы. Знаете, даже татаро-монголы, когда пришли на Русь, — даже они не трогали храмы. А тут — непонятно с какого дерева упавшие люди устроили кощунство. Они хотели добиться именно того, что получили.

— Вы согласны с Медведевым в их оценке?

— А что сказал Медведев? Я не слышал.

— Они «получили то, на что рассчитывали».

— Правильно. Недавно я слышал, как Валентина Матвиенко сказала, что она бы их отпустила. Государственный человек, который считает себя православным, — как он может такие вещи говорить? Я в полном шоке. Надо быть взвешенным человеком, как раз как Медведев. Он однажды сказал, что любое его слово может в любую сторону повернуться, потому что умный человек с государственным мышлением. А Матвиенко — ну как она могла?

— Вы будете ее критиковать в эфире?

— У меня нет такой цели — критиковать, у меня другая профессия. У этих людей, у кощунниц, я брал интервью в СИЗО. Они сидят в комфортных условиях, у них есть телевизор в камере, по два-три человека сидят. Да даже не в этом дело. Они не раскаялись, они считают себя революционерками и бунтарками, и поэтому выпускать их, конечно, никуда нельзя. Если их сейчас отпустить, будет ведь еще страшнее, еще хуже. Я не удивлюсь, если окажется, что это и была цель провокации — продемонстрировать, что за кощунства никто не наказывает.

— Именно поэтому вы избрали такую агрессивную подачу материала в своей программе?

— В самом начале программы я предупредил: это неформатная программа, мы не будем в ней спорить. Сейчас, вы знаете, много так называемых ток-шоу сводятся к тому, кто кого перекричит. От этого мне хотелось уйти. Я хотел сделать фильм и по кадрам показать, как оно все было, чтобы показать, кто лжет, а кто нет. И я сам пригласил именно тех людей, которых считал нужным. Людей, которые с точки зрения православных объяснили бы, в чем здесь дело. Мне хотелось, чтобы люди, которые осуждают эту акцию, смогли спокойно высказать свою позицию. Я считаю, в этом и заключается свобода слова, а то у нас сейчас свобода только для тех, кто обзывает патриарха и не только его.

— Те, кто обзывает, в тюрьме сидят — какая же это свобода?

— Я не про этих людей конкретно, а про тех, кто пишет в интернете и в газетах. Каждый понимает свободу, как он хочет. И я ориентируюсь на реакцию людей. Сейчас ко мне приходят письма, очень много писем. Процентов семьдесят — спасибо, Аркадий! И тридцать процентов — ругань. Никаких аргументов, сплошной мат. Ну как же это так, братья-демократы, вы же белые ленточки на себя надели, вы же за свободу, как же вы пишете «Давайте уберем Мамонтова»? Даже обидно, что там одни эмоции и ничего конструктивного. Я думаю опубликовать эти письма. Будет большой скандал. Я в твиттере у себя и везде пишу: хотите спорить? Давайте покажем друг другу факты. Вот я показал этого чудака из «Международной амнистии», который врал, что ролик с этим «панк-молебном» был смонтирован, что в храме была пантомима, а звук был наложен потом. Я показал кадры, на которых они делают то же самое в Елоховском соборе, кадры, на которых они заходят в храм Христа Спасителя, — все видно, где правда, а где ложь. Вот это моя свобода. Я пока, слава тебе господи, работаю на телевидении и могу с авторских позиций все разбирать.

— Но вы же читаете комментарии — в газетах, в соцсетях. И это, наверное, тяжело — вас вообще никто не любит. Как вы к этому относитесь?

— Читаю, да. И шесть лет назад тоже читал, когда рассказал про шпионский камень. Прошло шесть лет, и те, кто меня ругал тогда, начали репу чесать — как же быть, мы ошиблись? Здесь тоже, я уверен, пройдет время, и я смогу найти доказательства, что с этими кощунницами я был прав. Какими будут эти доказательства, я не знаю, но обязательно их найду. А что касается нелюбви — я все-таки не девушка, чтобы меня любили.  Народ ко мне хорошо относится. Видели бы вы эти письма: «Аркадий, спасибо тебе, что вступился за веру православную!»

— Хорошо, а коллеги? Когда я искал ваш телефон, все, у кого я спрашивал, говорили: «Как тебе не стыдно, как ты мог подумать, что я общаюсь с Мамонтовым?»

— А я с ними ни с кем не общаюсь. Поверьте, мне есть с кем общаться. Что мне все эти люди, кто они мне? Я сам по себе.

— Но вряд ли вы сами по себе принимали решение посвятить прайм-тайм на канале «Россия-1» теме Pussy Riot именно в такой подаче.

— Извините, вот я смотрел по телеканалу «Дождь» обсуждение: там Паша Лобков и какая-то дама в шляпе обсуждали выходку этих кощунниц. Как вы думаете, это сам Паша решил устроить такую передачу или он согласовывал это с главным редактором или продюсером? На ВГТРК все так же. Вы думаете, ВГТРК чем-то отличается от «Дождя»?

— Масштабом, наверное. И наверное, на ВГТРК чаще звонят. Кстати, звонил кто-нибудь до или после передачи — Алексей Громов, например, или патриарх?

— Мне никто не звонит — ни Громов, ни патриарх. Я делаю все сам по себе и считаю, что правильно делаю. Более того, я не думаю, что мне было бы интересно знать чью-то реакцию, потому что я и так знаю, что реакция любого нормального верующего человека на мою программу будет однозначной: нельзя попускать богохульство в отношении культовых зданий, куда люди ходят молиться. Мне неизвестна реакция патриарха и любых других людей, но я уверен, что это правильная реакция. И знаю, что меня поддерживают люди. Я защищаю свою веру, свою родину и свой народ, кто бы мне что ни говорил. А все комментаторы и прочие люди, которые имеют отличную от моей точку зрения, — имейте и высказывайте, ради бога. Только оскорбления и эмоциональные выпады против меня и моей личности я не потерплю.

— Само слово «кощунницы» — откуда оно? Наверняка откуда-то из истории, но в современный язык его ввели вы.

— А я же учился в МГУ. Я изучал историю религий, я знаю много сильных слов, и слово «кощунницы», как и слово «богохульство», для меня не пустой звук. Такие слова употребляются редко, только в самом крайнем случае. Сейчас такой случай наступил. Мне самому неприятно произносить эти слова, но то, что мы видим, — это ужас, причем не только сами кощунницы, но и их либеральные защитники, которые являются не чем иным, как рецидивом необольшевизма или даже фашизма.

— «Фашизм» — слово тоже слишком сильное.

— Простите, когда Толоконникова, сидя перед камерой, начинает говорить, что церковь должна меняться, — это что за слова? Кто такая Толоконникова? Ее никто не звал, чтобы менять церковь, и поэтому это фашизм. Для вас это сильное слово, а для меня в самый раз.