Александр-хаус

Четыре года назад в Музее архитектуры появился новый экспонат — архитектурное бюро «Александр Бродский». В честь годовщины в музее проходит выставка Бродского. «Афиша» провела три дня за разговорами с самым необычным архитектором страны

Рядом с Музеем архитектуры стоит небольшой особняк с мемориальной доской в честь художника Серова. Александр Бродский, проходя мимо, скользит по доске взглядом и вдруг говорит:

— А у меня во дворе живет пес. Пес рыжий, а зовут его — Серый. Странно.

Бюро архитектора Бродского находится в Руине. Недосгоревший и недореставрированный флигель усадьбы Талызиных на Воздвиженке сейчас — часть Музея архитектуры. Три этажа голых кирпичных стен, массивных стропил и остатков былой лепнины, а в глубине, в самой последней комнате, на самом верху — Бродский. Лауреат множества архитектурных конкурсов, единоличный представитель России на прошлогодней Архитектурной биеннале в Венеции, самый удивительный и необычный архитектор страны. «Когда нас было всего двое, я и Ярик Ковальчук, мы мыкались по разным неприятным местам, — вспоминает Бродский. — И тут в нашей жизни появился Давид Саркисян (директор Музея архитектуры. — Прим. ред.) и спросил: вам нужно помещение? — Конечно, нужно. — Давайте вы займете в музее одно небольшое помещение, и это будет грант, что-то вроде «architects in residence». С тех пор Бродский и его сотрудники стали чем-то вроде экспоната: «Мы были музеефицированы. То есть в любой момент может открыться дверь — и войдет Давид с группой, скажем, японцев. И тогда мы показываем японцам все, что у нас есть».

Нежданные японцы видят такую картину: низкий стол для переговоров и возлияний, вокруг несколько нормальных рабочих мест современного архитектора — монитор, клавиатура, принтер, а у окна — стол Бродского. Там нет компьютера («Я не умею нажимать ни на одну кнопку»), зато примерно на две ладони в глубину — слои исчерканной кальки, детали макетов, огромные листы с телефонами, адресами и датами. Этот стол однажды даже попал на обложку журнала — в 2006 году «Проект Россия» впервые посвятил целый выпуск одному архитектору, им оказался Бродский.

Архитектурный институт Бродский закончил в 1978-м, 29 лет назад. «С тех пор как я получил диплом архитектора, я не то чтобы стремился что-то построить, но я думал об этом. Пауза получилась большая, лет двадцать с чем-то. Но я о ней не жалею, я во время нее занимался очень приятными вещами». Бродский со своим многолетним соавтором Ильей Уткиным нашли для себя то, что позже назовут «бумажной архитектурой»: тончайшие офорты, где сквозь вязь линий и фигур проступали контуры невероятных сооружений. Офорты то и дело выигрывали международные архитектурные конкурсы с абстрактными названиями вроде «Стеклянный дворец» или «Бастион сопротивления». Потом они с Уткиным разошлись, и Бродский стал заниматься чистым современным искусством — инсталляциями на темы архитектуры и жизни, от которых к горлу подкатывал ком, как будто тебе напомнили о чем-то давнем, прекрасном, но безвозвратно ушедшем. В конце 90-х, к примеру, ему предложили сделать инсталляцию в нью-йоркском метро, на полузаброшенной станции Canal St. «Это абсолютно пиранезиевское пространство, очень красивое и очень страшное, с битым стеклом, с крысами, с текущей водой. И я там предложил сделать настоящий канал с лодками, с огромными тенями на стенах. А народ через эту станцию был вынужден проходить на пересадку, и реакция у них была, конечно, забавная». Бродский приехал в Америку на пару месяцев, монтировать экспозицию, а вернулся через четыре года. «Жизнь в Нью-Йорке была довольно тяжелой, без страховки, без всего. Жили мы в Джерси-Сити, в полупромышленном районе, на бывшей табачной фабрике. А сейчас ее, кстати, снесли, и на этом месте что-то строит Рем Колхас. Очень жалко».

Первое здание по проекту Бродского появилось в 2000 году. Это был ресторан «95°» на берегу Клязьминского водохранилища — отклонившаяся на пять градусов от вертикали деревянная конструкция из стоек, лестниц, будочек и площадок. После этого проекта к Бродскому присоединился Ярослав Ковальчук, ставший его помощником и правой рукой. Появились сотрудники: Надя Корбут, Даша Парамонова и другие. С их помощью за семь лет у бюро «Александр Бродский» составилось изрядных размеров портфолио: вот павильон для водочных церемоний, построенный из старых оконных рам, вот бар «Облако» с крышей из пластиковых пакетов. Есть дома, в основном загородные: дом Марата Гельмана, похожий на обросший пристройками скворечник, или дом в Тарусе, где сложноустроенный жилой параллелепипед полностью уместился под совершенно отдельной от него прозрачной двускатной крышей. Множество интерьеров: квартиры, офисы и клубы, вроде «Апшу» его друга Мити Борисова, где Бродский умудрился с чистого листа создать обжитой уютный мир, в котором, кажется, уже десятки лет пьют и пляшут милые, добрые люди.

Вместе с Бродским и его сотрудником Кириллом Ассом мы едем осуществлять авторский надзор — смотреть, как пиар-компания Арсена Ревазова (он же автор романа «Одиночество-12») обживается в новом офисе, переделанном из огромного цеха. Из вестибюля офисного центра «Яуза-Тауэр» мы попадаем в мир Бродского — белые стены, обнаженные строительные конструкции, одна стена из немного жеванного, нарочито неаккуратно выкрашенного металла. В кабинете Ревазова проходит обсуждение проекта его загородного дома. Звучат слова «геодезия», «эскиз», «фундамент».

Спрашиваю, с чего вообще начинается проект дома. Бродский говорит — со знакомства с заказчиком. «Если контакт есть, то дальше идут разговоры о требованиях и пожеланиях. Я люблю то-то и то-то, мне нужно то-то и то-то». При дальнейших расспросах выясняется, что идея ресторана «95°», к примеру, возникла в основном из наклона деревьев вдоль кромки водохранилища, а потом уже пришла и крепость этилового спирта, и тема пошатнувшегося советского быта. А «Дом на зеленом мысу», где два стеклянных объема поставлены у огромной кирпичной штуковины (которую все называют «печка»), возник из разговора с заказчиком.

— Он хотел такую печку?

— Нет, он хотел две большие комнаты.

— И что он сказал потом?

— Это замечательный заказчик. Он спросил: «Я в этом ничего не понимаю, но вы скажите — это шедевр?» Мы сказали — да, это шедевр.

Есть еще один анекдот про работу Бродского с заказчиками. Когда «Винзавод» только-только открылся, его хозяева очень переживали из-за проходной: там были блохастые собаки и неопрятные охранники, которые к тому же ругались матом при детях. Обратились к Бродскому, главному архитектору реконструкции. Тот сел и написал на бумажке: «Техническое задание. 1. Помыть собак. 2. Переодеть охранников. 3. Научить их вежливо общаться». (Сам Бродский утверждает, что такого не было.) «Винзавод» — самый большой проект в истории бюро. Бродский рассказывает о нем не без дрожи в голосе: «Мы любим старые дома, а там была задача сохранить старый завод. Ограничения, которые там имелись, были нам понятны и симпатичны: работать только в интерьере, ничего не строить снаружи. Что-то из задуманного удалось, что-то нет. Заказчикам иногда не хватает веры в то, что все можно сделать по-настоящему хорошо. А впрочем, бог с ним».

В выходные Бродский, его жена Маша, их дети и друзья их детей берут меня на дачу. Крохотный домик, купленный еще его дедом, — место, где Бродский вырос и откуда, по всему видно, берет начало очень многое в его вселенной. Внутри домика — канитель маленьких комнат, антресольных закутков, лесенок и дверей. Посреди осеннего леса под свисающей с березы лампой глаз то и дело натыкается на приметы уходящей жизни: старая кукла в сарае, умывальник с пимпочкой, брошенные в траве велосипеды. Как внутри бескрайнего интерьера работы Бродского.

Дача наводит на мечтательный лад: я интересуюсь, что бы из бумажных проектов он в самом деле построил. «Да я построил бы все, безо всякого раздумья и с большим удовольствием. Вопрос в том, нужно ли это кому-нибудь, кроме меня, и есть ли на это деньги». Особенно ему жаль дома для престарелых футболистов. Это три карандашных рисунка, получившие главный приз на «Арх-Москве» два года назад: здание с ренессансными галереями вокруг внутреннего двора, а во дворе — футбольное поле с деревом посередине, чтобы давало престарелым игрокам тень.

— А вот пришел бы человек, скажем, президент Федерации ветеранов спорта, и сказал: хочу построить дом для престарелых футболистов. Вы бы многое изменили в том проекте?

— Ничего не изменил бы. Так бы все это и сделал. Вентиляция, канализация — это все впихивается.

— А дерево вы бы привезли из питомника?

— Я бы нашел такое дерево и обстроил его. Это ж не очень большое здание — поле даже меньше мини-футбольного, дворовое. Оно же для престарелых.

В прошлом году куратор Российского павильона Евгений Асс пригласил Бродского представлять Россию на Венецианской архитектурной биеннале. На заданную кураторами тему «Город» он откликнулся не графиками и схемами, как прочие. Он придумал выставку «Населенный пункт» — несколько видео и несколько инсталляций. Вот «Шарманка»: большущий аквариум на больничной каталке, крутанешь ручку — и под битловскую «Your Mother Should Know» на маленькие пятиэтажки со светящимися окнами падает и падает снег. Для музыки Бродскому почему-то обязательно понадобился кассетный плеер. Сотрудники всю Москву обегали, продавцы на Савеловском рынке смотрели на них круглыми глазами, наконец нашли! У Бродского в ящике стола. «Когда прогресс делает шаг вперед, Бродский немедленно делает шаг назад», — сделал вывод из этого случая Митя Борисов. Бродского об этом лучше не спрашивать. «Да какой это принцип — это моя техническая безграмотность».

Бродский вообще не любит говорить про себя.

Кирилл Асс, своего рода теоретик бюро, выводит отсюда стройную модель творчества:

— То, что Брод не отвечает на вопросы, — это очень важно. Современная архитектурная мысль до ужаса вербальна, только отдельные герои пытаются выбраться из этой путаницы слов, чтобы высказать какие-то прямолинейные, глубокие, правильные мысли о чем-то важном. Баженов читал в своей жизни пять книг по архитектуре, и это считалось нормальным архитектурным образованием, а сейчас этих книг сотни и тысячи. Бродский отличается тем, что книг не читает, во всяком случае тех книг, что читают все, а работает интуитивно. Современные архитекторы все время пытаются объяснить, почему они строят именно так, пытаются извлечь форму из статистики, из прочих внешних факторов. Либо — чистая формальность, как у Захи Хадид, которая просто идет от формы. А Бродский — он и не там, и не там. Перед ним вопрос объяснения вообще не стоит. Он основывается на совершенно неочевидных для других вещах — на воспоминаниях, на чувствах.

— И что, он правда такой один?

— Как ни странно, да.