Московские протесты «Срок»: как делается интернет-сериал про новейшую историю России

— От просмотра вашего трейлера складывается тревожное впечатление. Протест — это больше не смешные плакаты, а скорее люди с фаерами и драки. Кажется, что пока мы следим за тем, как развивается Координационный совет, где-то зреет что-то страшное. И в какой-то момент оно взорвется. У вас за полгода съемок действительно сложилось такое впечатление?

РАСТОРГУЕВ: Природа истории такова, что либо у руля стоит очень сильная, витальная и пассионарная личность, либо неожиданно появляется неконтролируемая иррациональная стихия, которая куда-то кого-то ведет. И сейчас эта стихия чувствует, что уже есть клапаны выхода, что где-то должно прорвать. А значит, прорвет обязательно. Условный клапан «Демушкин» может стать трубой паровоза. Мы не можем делать никаких прогнозов, но ощущение такое есть. И мне кажется, что смысл нашего проекта заключается в том, чтобы запечатлеть сейчас то, что потом станет очевидным. Работа с будущей очевидностью — это очень крутая штука.

МАКСИМ ВИТОРГАН (входя — Костомарову): Паша, я с тобой выпить пришел.

КОСТОМАРОВ: Садись. Вот мы с тобой были в Астрахани на съемках. Как у тебя ощущение: в Астрахани атмосфера поменялась с начала лета? Хуже сейчас стало или лучше? 

ВИТОРГАН: Я считаю, что стало значительно хуже. Стало понятно, что, с одной стороны, протест никуда не денется. Но судя по тому, как ведет себя власть, он будет принимать формы довольно радикальные. И вполне может дойти до терроризма. Это результат того выбора, который осознанно или нет делает власть. 

— Возможно, власть думает, что это просто горстка интеллигентов, которая вышла на улицы? 

ВИТОРГАН: На самом деле так оно и было, но в итоге толпа превратится не в стотысячную, а в пяти- или шеститысячную горстку людей, но настроенных гораздо более радикально, чем я, например.

ПИВОВАРОВ: Я все время провожу аналогии с 1917 годом, хотя они, возможно, не прямые и не очень точные. И все же: в апреле-мае 1917 года креативный класс, который горячо поддержал Февральскую революцию и активно в ней участвовал, понял, что эта история не про них и не для них. И перестал участвовать. До августа того же 1917 года вообще никто толком не знал, кто такой Ленин или Троцкий. А в октябре эти два товарища пришли к власти. Это произошло в течение года. Если учесть, что история ускоряется, то, мне кажется, такое может произойти в течение пары-тройки месяцев. Бенефициар конечный непонятен. Мы его, боюсь, не знаем. Это явно не Удальцов.

Один из первых эпизодов фильма, появившихся в сети

— Проект ведь довольно сильно изменился. Вы же придумали его как фильм про лидеров оппозиции. Вам всерьез было интересно разобраться в том, что это за люди?

ПИВОВАРОВ: Да. Я поначалу Саше с Пашей это и предложил: давайте сделаем фильм про лидеров протеста, поймем, кто они и про что. С тех пор мы уже прожили несколько жизней.

— У вас же работает уже куча людей, для «Срока» снимают десятки режиссеров.

РАСТОРГУЕВ: Да, «Срок» превратился в лабораторию, где собрались самодостаточные люди с индивидуальной творческой историей, и вот они работают вместе и как-то намагничивают друг друга. И каждый в процессе работы очень сильно меняется. Знаете, один хороший документалист и плохой человек определил зоны силы документального кино очень просто, он сказал: «Это талантливое место, здесь может произойти кино». Этот проект — история нашего сотрудничества.

ПИВОВАРОВ: Для меня вот было огромным откровением в работе с Сашей и Пашей, как, оказывается, можно снимать. Я вырос на том, что невозможно ни от кого получить эксклюзив, потому что как только человек начинает выдавать что-то по-настоящему эксклюзивное, оператор берет баланс белого или говорит герою: «Нет-нет, куда вы пошли, у нас проводок короткий». Оказывается, и без этого все отлично получается.

— При этом у всех абсолютно, кто смотрит ваши ролики, возникает ровно один вопрос: как они это сделали. Как попали туда? Как поймали героя в таких обстоятельствах? Откуда узнали об этом событии?

ПИВОВАРОВ: Тут довольно важно не делать из себя супергероев и не приписывать себе несуществующих заслуг. Нужно понимать, что круг людей, которых мы снимаем и которые участвуют в этом движении, на самом деле довольно узок. Мы пришли в это кафе и тут же встретили героя «Срока». Поэтому оказаться в нужном месте на самом деле не так уж сложно.

РАСТОРГУЕВ: У нас просто профессия такая. Меня лично жутко бесит, когда все кричат: «Бл…ь, петличка на Навальном — это ноу-хау. Это гениально». Как будто эту петличку никто ни на кого до этого не вешал. Это бред полный. А то, что его забрали в тот момент, когда на нем был наш звук, — это просто везение. Ничего больше.

— Вам эксклюзивность очень важна?

КОСТОМАРОВ: Если мы на свои бабки его снимаем, конечно, нам важна эксклюзивность, потому что это возможность материал как-то монетизировать.

— Митинги, как ни странно, мало у кого получается снимать захватывающе, а у вас почти детектив. Мне показалось, что у вас вопрос не столько даже в эксклюзивности, а в каком-то другом угле зрения.

РАСТОРГУЕВ: Это, кстати, прикольная штука. Все мы были на «Марше миллионов», потом на Русском марше, и каждый притащил историю, совсем не похожую на остальные.

ПИВОВАРОВ: Мне эти съемки обычно напоминают «Три цвета» Кесьлевского: каждая из историй интересна сама по себе, но когда их смотришь вместе, понимаешь, что все связано одно с другим. У нас в ролике с Русского марша была сцена, где стоит человек и что-то кричит в мегафон. Он главный герой ролика, и вот мимо него проходит Белов-Поткин. Следующий ролик, наоборот, про Белова-Поткина, который вдруг тоже проходит мимо человека, который кричит в мегафон. Такие пересечения мне очень нравятся. 

— Год назад общество сначала восторгалось, что среди оппозиционных лидеров есть люди не из политики, потом устало, что месяц за месяцем нет никакого движения вперед. У вас поменялось отношение к тем, кого вы снимали?

ПИВОВАРОВ: Нам кажется, что «Срок» — это сейчас действительно зеркало, которое максимально близко поднесено к героям. В него можно рассмотреть поры, волосики какие-то, не слишком приятные морщины. И когда ты узнаешь человека лучше, конечно, твое мнение о нем меняется. И в ту, и в другую сторону. Но тут важно понимать, что мы только наблюдаем, мы никакие не лидеры и не рупоры общественного мнения.

— Но все-таки в какой момент вы поняли, что нужно расширять диапазон собственного взгляда. Что лидеры оппозиции — это далеко не самое интересное, что есть в этой истории?

РАСТОРГУЕВ: Любой человек — это некоторое количество высказываний. А если говорить грубо, у него есть пластинка с пятью треками. Когда пластинка  заканчивается, человек впадает в ступор и иногда вдруг проговаривается о самом сокровенном. Но чаще всего — просто замолкает. Мы все эти пять треков послушали, знаем даже, как они микшируются. Вдруг стало очевидно, что нового исполнителя у нас нет. Это особенно чувствовалось на митинге в сентябре, когда люди пришли, дошли до трибуны и тут же развернулись и ушли обратно. И митинг проходил при полном отсутствии людей. Только ОМОН слушал Удальцова, но ОМОН тоже знает его треки. В тот момент, когда мы поняли, что с песнями беда, мы объявили кастинг новых исполнителей. Я не уверен, например, что следующим главным героем «Срока» не станет Рома Желудь. У него вот второй клип выходит. И вообще он прикольный.

— Вас одни обвиняют в том, что вам сливает информацию центр «Э», другие — что вам платит Навальный. У вас нет ощущения, что главная проблема настоящего времени — это тотальное недоверие людей друг к другу в частности и к информации вообще? Есть такая общая установка — везде врут. И на НТВ, и в журнале «Афиша», и в «Сроке».  

КОСТОМАРОВ: Это на самом деле глобальная победа Кремля. Они это внедрили, и они получают с этого огромные бонусы.

— Вы, Алексей, долго работаете на телеканале НТВ, который как раз любит встык поставить программу «Центральное телевидение» и фильм «Анатомия протеста». И если представить себе бабушку, которая сидит где-то в деревне и смотрит, как ей сначала говорят, что Навальный — герой, а потом — что он шпион и ставленник Госдепа, то она перестает верить всему. Это же понятный как раз механизм, разве нет?

ПИВОВАРОВ: Мне кажется, история про бабушку, которая черпает информацию только из эфира федеральных каналов, долгое время была правдой, но сейчас стремительно перестает ей быть.

— А у вас, кстати, на НТВ не было проблем после того, как вы начали делать «Срок»?

ПИВОВАРОВ: Нет.

— В это довольно сложно поверить.

ПИВОВАРОВ: Тем не менее это так. Думаю, что даже сейчас если и не у бабы Мани, то у условного бюджетника Василия Петровича есть возможность получать информацию из разных источников.

— Я вот сильно сомневаюсь в этом. Думаю, пока что большинство жителей нашей страны — заложники телевизора.

ПИВОВАРОВ: Я только хотел сказать, что мне претит такое высокомерное отношение к людям: вот мы любим и смотрим «Срок» и все понимаем, а кто-то смотрит только «Анатомию протеста» и ни в чем не разбирается. Штука в том, что есть куча людей, которые смотрят и «Срок», и «Анатомию протеста», и Мамонтова, и исходя из этой картины формируют свое представление о политической действительности. И если в конце концов они решают, что они — за Путина, они действительно за Путина, и это их выбор. 

КОСТОМАРОВ: Я не согласен. Это манипуляция их выбором. Просто чуть более сложная и тонкая. 

— А вот с этим недоверием тотальным что-то можно сделать?

КОСТОМАРОВ: У меня есть знакомый художник Владимир Лобода, так вот он говорил, что самое страшное, что есть в жизни, — это цинизм. Потому что после него нет ничего. И Путина я ненавижу именно за то, что он инструментом удержания власти избрал цинизм. Это эффективный инструмент, не спорю, но он как водородная бомба: изобрели, а дальше бегите от этого как можно дальше. Потому что цинизм — как радиация. Очень сильную имеет эффективность в начале, а потом огромные последствия. Не уверен, что от этого можно оправиться. Извините за пафос, мне кажется…

— Что мы все движемся в какую-то тьму?

КОСТОМАРОВ: Да. Все об этом говорят.

РАСТОРГУЕВ: В чем главная беда нашей страны? В том, что это страна, где все меряется мерками семейственности. Мы друг друга любим, потому что мы одна семья. А если мы вдруг начнем разбираться, за что мы друг друга любим, то выяснится, что нам не за что друг друга любить вообще. Мы живем в очень большой стране, где мы как-то поженились друг на друге и, пока не умрем, вынуждены друг друга любить. На самом деле наши отношения не политические, наши отношения абсолютно пубертатные. Все разбились по группкам. И любят своих соседей. Вот мы сейчас снимаем сериал про пубертатные игры отдельных представителей нашей страны. И сейчас есть такое ощущение, что все начинают делить детей. От которых зависит наше будущее.

— Дети — это народ, вы имеете в виду?

РАСТОРГУЕВ: Это какие-то будущие-будущие силы. Которые могут завтра выйти на улицы, могут устроить мирное шествие, все разгромить или просто сказать: «Извините, мы уезжаем на Гоа». Проблема в том, что мы на самом деле не знаем, кто дети в этой истории. Вот есть Путин, который отец нашей нации, потому что мы так договорились, а вот есть мы — его жена. И этот секс уже продолжается с закрытыми глазами который год. И вдруг возвращаются дети из пионерского лагеря и говорят: «Ой, мама, а почему у тебя синяк под глазом?» — «А это просто папа немножко выпил». Что-то такое произойдет, и они вернутся.

Самый просматриваемый эпизод «Срока» — интервью Ксении Собчак после обыска в ее квартире

— Вы себе отвечаете на вопрос, что будет дальше? Или в вашем случае это не обязательно, потому что можно просто грамотно документировать приметы эпохи?

РАСТОРГУЕВ: Если ты не знаешь, где поставить камеру на футболе, за воротами или вообще на соседнем поле, — ты не дождешься кадра, где у тебя Роналдо забивает решающий гол. Конечно, важно понять, где эта точка. И возможно, мы этого не понимаем, а все самое важное сейчас происходит где-нибудь на квартире Максима Тесака. 

— Вы, кажется, сами не можете ответить на вопрос — сколько эта история будет длиться. И куда именно вырулит. Будет это большим фильмом, сетевой документалистикой, сериалом? Это вообще конечная история? «Срок» может длиться лет двадцать еще, если ничего не изменится? Если все будет долго и безынтересно тянуться, как происходит в последнее время?

ПИВОВАРОВ: Этого не будет.

— Вы считаете, что все правда так стремительно изменится?

КОСТОМАРОВ: И мы будем к этому не готовы. Я точно не буду готов.

ПИВОВАРОВ: Никто не будет готов, правда. Это произойдет очень внезапно. Пожалуй, если  суммировать вывод, который я сделал за полгода, которые мы занимаемся «Сроком», — все произойдет быстро.

КОСТОМАРОВ: В общем, это будет инфаркт.

РАСТОРГУЕВ: Или инсульт. Знаете, кстати, что бывает инфаркт кишечника? 

Все серии «Срока» можно увидеть на канале фильма в YouTube, а следить за новыми выпусками можно в ЖЖ проекта