«Я там только закапываю деньги» Максим Ноготков, основатель «Связного», о проекте «АрхПолис»

— На уровне слухов, которые ходят по Москве, история звучит так: Максим Ноготков из «Связного» купил Никола-Ленивец. Это так?

— История на самом деле такая: первый раз я там появился в 2007 году, уже после того, как прошел первый фестиваль, где участвовал Коля Полисский и другие авторы. Меня туда кто-то из знакомых, кто там живет, пригласил к себе в гости. Я съездил, посмотрел, пообщался с разными людьми, мне понравилось то, что они делают, и я начал как-то финансово поддерживать фестиваль. Это было в 2007 году. Земля тогда принадлежала некоему местному человеку, который думал заниматься сельским хозяйством. Но у него это не очень получилось, и он выставил ее на продажу.

— Подождите, но там же национальный парк?

— Ну да, все, что ниже дороги, — это национальный парк. Но даже в национальном парке есть собственность на землю, просто там ничего нельзя строить, там очень много ограничений.

— А это была земля вокруг Никола-Ленивца или прямо земля в деревне, где стоят дома?

— Это в общей сложности шестьсот гектаров. Это вся территория, где проходит сам фестиваль, и даже гораздо больше, потому что фестиваль занимает только сто сорок.

— То есть земля в деревне теперь тоже ваша — или земля в деревне все-таки принадлежит хозяевам домов?

— Нет, ну понятно, что там много частной собственности, много землевладельцев.

— Но, скажем, «Маяк» и «Ротонда» стоят на ваших шестистах гектарах?

— Да, все стоит на этой земле. Два года назад стали ее продавать, и я ее купил, причем как-то вынужденно. У меня не было особого желания ее покупать, просто мне показалось, что будет хорошо, если фестиваль продолжится. Там была какая-то высокая степень неопределенности…

— И если бы ее купил кто-то другой, все могло бы закончиться печально?

— Было такое ощущение. Люди, которые в тот момент занимались фестивалем, уговорили меня купить эту землю, потому что я был для них комфортным землевладельцем. Это было два года назад. Потом я стал думать, что с ней делать, и в какой-то момент родилась идея арт-резиденций. Давайте делать место для жизни и творчества — и давайте сделаем так, чтобы там был не только фестиваль, но и какая-то жизнь в течение года.

— То есть когда вы ее покупали, у вас не было даже никакого представления, зачем она вам нужна?

— Да, ни малейшего. Кроме того, что я в принципе люблю это место и часто туда приезжаю. Не только на фестиваль, а просто приезжаю. Мы стали думать, что с этим делать, и возникла такая идея. В какой-то момент я пригласил этим заниматься Олега Гончарова, который возглавлял завод «Флакон» в Москве. В декабре прошлого года пришел Олег, мы набрали еще какое-то количество людей — и вот полгода занимаемся.

— А цель у арт-резиденций какая? Придумать, что будет дальше в этом месте? Или это самодостаточная затея?

— Мне в принципе интересно все, что связано с творчеством. Я сам люблю заниматься творчеством (правда, в бизнесе) и поддерживаю яркие творческие проекты. В этом смысле целью является создание креативной среды, которая способна генерировать мирового уровня проекты в области современного искусства и архитектуры. Задача придумать, что там будет, несомненно, стоит первой, да, но для этого арт-резиденция не нужна. В принципе, это можно как-то проще и дешевле сделать. Это разовая задача, для этого создавать такую структуру бессмысленно.

— Но это же творческая задача, она должна решаться творческими методами. Это же не совсем бизнес-задача.

— Да, творческая. Несомненно, мы сейчас решаем и эту задачу. Думаем над этим в том числе и вместе с теми людьми, которых приглашаем, — как сделать хорошие мастерские, как сделать интересную образовательную историю в этом месте. То есть очевидно, что мы начинаем с самой среды, но эта задача короткая. Мы надеемся за два-три года разобраться с инфраструктурной частью. Хотим как-то обустроить там круглогодичную жизнь — банально чтобы было удобно, без экстремальных условий. При этом хотим сделать так, чтобы это не стало каким-то квазигородским или парковым девелопментом, то есть хотим сохранить дух деревни.

— Это происходит отдельно от Никола-Ленивца, как я понимаю, в соседней деревне?

— Все, что связано с самой деревней, все, что находится внутри национального парка, нам кажется правильным оставить как есть.

— Заповедник?

— Мы не любим слово «заповедник». Мы вообще уничтожаем то, что отжило свой век, постоянно убираем старые объекты.

— Мы — это кто? Мы — жители Никола-Ленивца?

— Ну да, там есть худсовет. Мы обсуждаем: это оставить, это сжечь. Коля Полисский в него входит, несомненно, вся команда фестиваля, Антон Кочуркин, Юля Бычкова. Я в совет не вхожу и стараюсь не влиять на художественные решения.

— И этот художественный совет более или менее управляет вашими шестьюстами гектарами?

— Ну конечно, да. Они решают, что хорошо, что плохо. «Арка» Бориса Бернаскони — это хорошо, будем строить. А что-то другое — плохо.

— А какая же тогда задача у вашего конкретного проекта, у этих арт-резиденций?

— Задача создания творческой среды. В нашем понимании это в какой-то степени образовательная история, но это и полноценные мастерские, где люди могут работать, и ресурсы для этой работы. Я лично за эксперимент, за то, чтобы помимо теоретической части типа прослушивания лекций люди могли на месте что-то сделать руками, посмотреть, получается — не получается, нравится — не нравится, в таком духе.

— Ну это все очень общие такие вещи, должна же быть у этого какая-то тема, цель, задача. У «Архстояния», как я понимаю, изначально была тема ленд-арта. Или вы пока просто стремитесь в область экспериментального?

— Понятно, что мы тяготеем к ленд-арту в том или ином виде.

— Мы — это снова художественный совет?

— Да, давайте говорить так — художественный совет тяготеет к ленд-арту, хотя мы экспериментируем и с другими вещами тоже. В частности — со всем, что связано с перформансами и аудиовизуальным искусством. Вся эта история вообще начиналась архитекторами, вырвавшимися на волю…

— И утратившими связь с архитектурой?

— И утратившими связь с заказчиками. Так было, и это остается, то есть ленд-арт остается основой всей этой истории. Но мы не очень хотим в будущем этим ограничиваться и будем потихонечку расширять сферу своего применения.

— А вам лично интересен ленд-арт? Какая ваша душевная вовлеченность в эту проблематику?

— Ну мне интересна вообще красота, инновации, эксперименты.

— То есть для вас это только благотворительность, никакой бизнес-составляющей в этой истории вообще нет?

— Нет, я там только закапываю деньги.

— Никола-Ленивец — это теперь еще и довольно важная туристическая точка.

— Если честно, нет, мы не про туризм. Мы просто построили кемпинг на сто — сто пятьдесят человек, а во время фестиваля многие приезжают со своими палатками. А если говорить про постоянную инфраструктуру, то мы сделали такой прообраз резиденции на сто — сто пятьдесят человек, для того чтобы уже сегодня что-то могло там происходить, чтобы могли приезжать люди и что-то делать. Мы не против того, чтобы к нам приезжали туристы, которым интересно искусство, но это для нас абсолютно вторично.

— То есть интересы искусства и эксперимента для вас гораздо важнее? Вы ждете людей, которые хотят прикоснуться к этому, а не собираетесь что-то менять, чтобы людям было на что посмотреть, скажем?

— Да, мы вообще не про парк. В определенном смысле мы скорее ближе к фестивалю Burning Man. Они каждый год уничтожают то, что сделали. И мы тоже совершенно не хотим делать какой-то стационарный туристический парк. Мы, в принципе, за то, чтобы постоянно обновляться, уничтожать то, что мы сделали за год, два, три до этого.

— А еще писали про ваши сельскохозяйственные планы. Или это была какая-то дезинформация?

— Скорее дезинформация. Ну мы сделали, конечно, огород… То есть позвали ребят-фермеров, и они сделали нам огород на трех гектарах.

— Чтобы кормить художников и гостей?

— Да, и просто ради фана, для того, чтобы создать атмосферу, создать какое-то ощущение земли, что вот — свои собственные огурцы. При этом понятно, что это в разы дороже, чем их покупать. Ну может, какие-то эксперименты будем там проводить…

— Какие эксперименты? Мичуринские?

— Ну нет, не мичуринские. В современном искусстве тоже есть какие-то вещи, связанные с сельским хозяйством, когда люди пытаются что-то делать на полях. Но это просто одна из затей, без далеко идущих сельскохозяйственных целей.

— Вот вы сейчас говорите совершенно как городской человек. Я когда читал вашу биографию, как раз думал, что ваша история жизни настолько городская, насколько она вообще может быть, — АОНы, Митинский рынок, компьютеры, все такое. А вот теперь, когда вы неожиданно оказались владельцем шестисот гектаров полей и лесов, какие ваши ощущения? То есть вы открываете что-то новое в себе?

— Вы знаете, у меня очищение происходит на этой территории. Я там себя чувствую, как другие, вероятно, чувствуют себя на Cвятой земле. Я как-то заряжаюсь в этих местах.

— Это, кстати, типично городское отношение к деревне.

— Да, и в этом смысле я вряд ли смог бы жить там очень долго. Хотя у меня бывает иногда ощущение, что было бы неплохо три дня проводить в Никола-Ленивце, а четыре — в Москве.

— А вообще какие у вас после этой истории мысли о судьбе русской деревни?

— Знаете, в Москве сейчас идет очень активный процесс, когда заводы перепрофилируются, условно говоря, в постиндустриальные пространства, в офисы или креативные кластеры, потому что нет больше индустриальной потребности. С точки зрения сельского хозяйства, насколько я понимаю, коммерческая привлекательность средней полосы России сомнительна. Поэтому перед русской деревней стоят те же вопросы, что и перед городом Москвой. Там должен начаться процесс переосмысления, для чего они и зачем.