Вдовин — Боярский

Иллюстрация: Richard Stow

Игорь Вдовин — в недавнем прошлом первый вокалист группы «Ленинград», в настоящем — один из лучших электронных музыкантов России, автор феноменальной пластинки «Гамма» и музыки к фильму «Богиня», соавтор последнего альбома Земфиры.

Михаил Боярский — актер и певец, лучше всех воплотивший на экране и в жизни романтику позднесоветской эпохи.

Игорь Вдовин: — Я сам музыкант, у меня поэтому вопрос по поводу песен из «Трех мушкетеров». Как проходила работа?

Михаил Боярский: — Про «Трех мушкетеров» я от Резника услышал. Встретил его на Тверской, а он говорит: «Ты волосатый, усатый, тебе там место». Сначала меня позвали на роль Рошфора, я не поехал. Потом на выбор: Атос, Арамис. Такая свистопляска была, пока не пришла телеграмма, что утвержден на роль д’Артаньяна. Музыка, конечно, потрясающая. С Дунаевским первая встреча произошла дома, он брал ноты, а я буквально сразу начал подпевать ему.

И.В.: — Это вам сколько лет было?

М.Б.: — 26, по-моему. Я считаю, что не только отец, но и Максим — те люди, которые понимают в музыке. Рыбников еще, пожалуй, Гладков, Зацепин, Дунаевский. Слово «композитор» к ним относится. Еще Резник, хотя он футболист.

И.В.: — А предлагают делать ремиксы на эти песни?

М.Б.: — Нет.

И.В.: — И слава богу. Михаил Сергеевич…

М.Б.: — Слушай, еще просьба: не зови ты меня так, пожалуйста.

И.В.: — Да как-то неудобно.

М.Б.: — Чего неудобно?

И.В.: — Ну как сказать… герой моего детства все-таки. Хочется пиетета.

М.Б.: — Дело хозяйское.

И.В.: — Но если можно — Миша, тогда с удовольствием. Что-то я стесняюсь, на самом деле. А вы до сих пор убежденный битломан?

М.Б.: — А то. Там композиторы, там музыка. Дело в том, что художник имеет право на то, чтобы не показывать свою продукцию. А тут каждый обязан показывать каждый день то, что не получилось. «Free As a Bird» даже в черновиках гениальна. А сегодняшний процесс заставляет показывать то, что не удалось. Это ужасно.

И.В.: — Сейчас вообще время странное.

М.Б.: — Время не бывает не странным, оно всегда странное.

И.В.: — Но сейчас прямо что-то особенное, потому что творчество играет даже не второстепенную роль, а третью, так как первую играет продюсер и пиар.

М.Б.: — Дело в том, что художников не бывает много. Пушкин, Высоцкий, в 2070 году еще кто-нибудь родится. Надо понимать, что это не серийное производство.

И.В.: — А вы сами пишете тексты?

М.Б.: — Никогда. Для капустников — сколько угодно, для «Зенита», для дня рождения Фрейндлих, для друзей. А так я остановился на уровне палка-галка, печка-свечка. Поэт на уровне Незнайки. Поэтому для меня что Земфира, что новая Ахматова — нет. Я очень реальный и конкретный. Вот Высоцкий мне понятен целиком и полностью, пронизан его поэзией, мне каждое его слово понятно. Мало того что я не читаю, а слушаю из первоисточников, я плачу, рыдаю, страдаю, завидую и так далее. Но сам никогда авторучку не брал, перо не оттачивал — дай-ка я сейчас что-нибудь зафиксирую. Я очень банальный реалист.

И.В.: — Михаил Сергеевич, а сны вам снятся?

М.Б.: — Нет, редко. Вчера тарелка снилась. Миленькая маленькая тарелка была, очень правильная. Я ее почему-то нес, жена говорит что-то, а я ей: «Не-не, дай тарелку донести». Идиотский сон. Раньше сны снились, сейчас снятся, когда дремлю, особенно в самолете или поезде. Они снились в детстве — хорошие, разные, глупые. А вообще я мало сплю, ложусь где-то в 5–6 утра.

И.В.: — Это давно так?

М.Б.: — Давно. Лет двадцать. Моя ночь — дурью маюсь, читаю «Диалоги» Платона, Сократа. Ерунду философскую. Мне это нравится. Художественную литературу перестал читать, особенно сегодняшнюю, взялся за несколько книг, чтобы узнать, что это такое: Акунин, Пелевин. Упаси бог. Лучше Гоголь, Достоевский, Толстой, тем более еще не все прочитано.

И.В.: — То есть Пелевин и Сорокин не понравились?

М.Б.: — Нет. Я просто, как сосуд, наполнен, и все мои рецепторы заполнены другим, уже не влезает. Поэтому я хвалю то, что было, и не принимаю то, что есть. Я был бы смущен, если бы я сегодня, к примеру, занимался рэпом, правда?

И.В.: — Спорный вопрос. Смотря как к этому подойти.

М.Б.: — Да вот так и подойти. Это просто невозможно, я — как фрукт, уже созрел и упал.

И.В.: — Я как раз думаю, что в рэп-контексте вы бы неплохо смотрелись, но должны быть хорошие тексты и правильная концепция.

М.Б.: — Если бы мне такая роль досталась, я бы, конечно, врубился и пошел бы на многое. Если бы я рэп играл, сделал бы себе татуировку.

И.В.: — Скажите, а по поводу курения: марихуана, гашиш?

М.Б.: — Нет. Пробовал несколько раз, но неправильно пробовал, не было рядом учителя. Поехал в Амстердам, все как надо, зарядил, а очнулся у себя в номере. На меня наркотики действуют отрицательно, я не смеюсь, не веселюсь, они меня, наоборот, подавляют. Кошмар.

И.В.: — Видимо, овердоз какой-то сразу произошел?

М.Б.: — Наверно. Меня на три шага хватило, проснулся у себя в номере в пальто и шляпе. Нет, водка — это мой наркотик.

И.В.: — У вас очень много песен, хороших и добрых. Которые новое поколение просто не знает, в пионерлагере году в 84–85-м на дискотеках было два хита: «От прадеда пахло ромашкой и мятой» и «Белая ночь». А вы сейчас с песнями выступаете, есть концерты?

М.Б.: — В основном заказняки. У олигархов, в банках, презентации, дни рождения, очень много, это выгодно материально.

И.В.: — А как это происходит? Под минус один? Или с группой?

М.Б.: — Нет, под минусовку. Я бы выступал с группой «Сильвер», но они не стали бы платить. Пять человек, аппаратура, живой звук, а так пришел сам Мишка. Обычно больше часа не бывает. Процесс привычный, налаженный абсолютно: «Все пройдет», «Зеленоглазое такси», «Спасибо, родная», «Пора-пора». То есть нет такого: а вот не могли бы вы спеть эту песню? Бывает, но очень редко, очень любят старые песни.

И.В.: — Потому что они действительно хорошие, в них нет пошлости, искренние, теплые.

М.Б.: — А новые не воспринимают. Но я пытаюсь иногда: «Дорогие друзья, прошу, моя новая песня». Они слушают вежливо, а потом: эх, давай! Если песня не раскрученная, то она не воспринимается. В караоке очень много песен моих, я обратил внимание. Ничего с этим не поделать, я этим зарабатываю деньги, но новые песни, конечно, хотелось бы. Но мне уже никуда не деться — поставили ловушку. У меня есть творческий багаж, но я не Бродский, не Пушкин, не Высоцкий. Крылья подрублены заранее. Можно написать книгу, мне звонят: говорите все что угодно, неважно, мы подправим. Но сейчас такое ощущение, что все артисты стали писателями. Заходишь на вокзал, в аэропорт: Дуров, Янковский, Табаков — у всех книги. Не верю. Я мог бы рассказать кучу историй, но зачем? Еще один мусор. Шукшин — да, писатель, Высоцкий писатель, а остальное… Это материально выгодно, а так смысла нет.

И.В.: — То есть про мемуары вы не думаете?

М.Б.: — Нет, идиотизм. Молчание тоже является способом самовыражения.