Верно подано

Юбилейный, 225-й сезон Большой театр отмечает грандиозной выставкой в большом Манеже. «Художники большого театра» – большой в силе и славе своей. Все снова на сцене. Одесную – балетные, Ошуюю – оперные. Ничего подобного еще не было – и вряд ли нечто подобное повторится вскоре. Что после такого юбилея станут делать на 250-летие большого, которое не за горами, непонятно. остается только воскрешение из мертвых. Константин Агунович – о событиях ближайших трех недель в большом Манеже и героях юбилейной выставки Большого театра. Герои, Ольга Лепешинская и Федор Шаляпин, – о себе.

Большой в Манеже – истинно большой. Больше не бывает. Все художники Большого, начиная с XIX века, – мало? Шестьсот пятьдесят эскизов. Мало?! Семьсот костюмов. Девятнадцать сценических задников – огромных задников, специально для выставки реставрированных. Горы реквизита. Двухтомный каталог. Вход – мимо стягов и хоругвей, символов триумфа со времен императорского Рима. Отдельная выставка фотографий, более двухсот сценических снимков: Шаляпин, Уланова, Лепешинская, Козловский, Михайлов. 250 манекенов будут изображать финальную сцену «Ивана Сусанина» – все в натуральную величину; единственно – не будут двигаться и петь. Зато петь и двигаться станут артисты Большого театра: ежедневно в два часа дня Манеж будет оглашаться «Борисами Годуновыми» и «Евгениями Онегиными», а потом, до самого вечера, пока Манеж не закроется для посетителей, будут крутить фильмы про Большой. Поколения за поколениями, двести двадцать пять лет втиснуты в двадцать дней. Все расписано по минутам. В 12 часов начинает работу восьмичасовой блок аудиозаписей. В 12 часов 26 минут 34 секунды можно будет услышать ариозо Ленского из первого действия «Евгения Онегина» в исполнении Собинова. В 12 часов 31 минуту 44 секунды Шаляпин начинает куплеты Мефистофеля. Погребок Ауэрбаха, дьявол развлекает хмельных буршей:

«Жил-был король когда-то,

При нем блоха жила.

Милей родного брата

Она ему была.

Блоха? Ха-ха-ха-ха-ха – ха-ха.

Ха-ха-ха-ха-ха – ха-ха.

Ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха, ха».

Ежедневно.

Персональная экспозиция Константина Коровина

Когда говорят «Коровин», почти никогда не уточняют: «Константин». Уточняют только, если «Сергей». Старший брат – Сергей Коровин – был типичным передвижником, автором картины «На миру» и ей подобных. Константин подружился с передовыми людьми, вроде Мамонтова и Врубеля, и подался в декаденты (слов «модернисты» и «авангардисты» тогда еще не изобрели). Его коллега по Большому, сценограф Александр Головин, говорил о братьях: «Сергею Коровину было что сказать, но не хватало живописной силы, а Константину нечего было сказать, но таланта у него было на троих». Иначе говоря, Константин Коровин был просто создан для сцены, где говорить художнику вовсе не нужно – достаточно уметь пересказать, изложить «своими словами», используя вместо слов свет и цвет. Он начинал с домашних спектаклей в Частной опере Мамонтова – и вскоре оказался в императорском Большом. Он был первым из декадентов, к кому пришел официальный (куда уж официальнее) успех. Коровин научил публику обращать внимание на сцену: не на актеров, не на тридцать два фуэте – на фон и декорации. Именно после него художник-постановщик стал считаться одним из авторов спектакля.

Работал он как лошадь. В Большом им оформлено более сорока спектаклей. Еще он работал для La Scala и для Grand Opera, когда там проходили Русские сезоны Дягилева, а будучи в эмиграции, делал декорации для Анны Павловой и Шаляпина. За границей сильно тосковал. В 1925 году писал советскому полпреду Красину: «Я прихожу к себе в гостиницу поздно ночью и падаю от усталости… Сколько я дней и ночей проработал в своей жизни?»

В мае 1914 года в депо декораций случился пожар. Почти весь труд Коровина с 1900 года пошел прахом – так что о том, что делал Коровин, известно больше из его горьких писем управляющему Императорских театров: «Сгорели окончательно: «Демон», «Фауст», «Садко», «Снегурочка», «Салтан», «Золотой петушок», «Кармен», «Онегин», «Пиковая дама», «Тангейзер», «Жизнь за царя», «Зимняя сказка» (кроме сада – и то все оборвано), «Дон Кихот», «Гибель богов», «Валькирия», «Борис Годунов», «Золото Рейна»…» Сохранились только редкие эскизы. Они и будут выставлены в Манеже.

Декорации балета «Лебединое озеро», постановка 1969 года

Естественный вопрос для человека стороннего, обалдевшего от хоругвей, фотографий, костюмов и «Блохи»: кто – и что – в Большом, в конце концов, больше всех? Чаще других в списке «Художников Большого театра» встречается имя Симона Вирсаладзе. В списке постановок – «Лебединое озеро». Что тоже естественно: ведь что такое русский балет? «Лебединое озеро». Не только, но прежде всего. А кто такой Вирсаладзе? Постановщик «Лебединого озера» 1969 года. Опять же, не только.

Кроме Большого, Вирсаладзе работал в Тбилиси, откуда он уехал в 37-м, спасаясь от репрессий, в Мариинке и в Малом оперном театре. Снимал кино – за «Гамлета» Козинцева получил диплом Союза художников. Стилизации Вирсаладзе напоминали о золотом веке «Мира искусства» и дягилевских Сезонов – и потому пользовались особым успехом. Вирсаладзе был принят в Большом. Кроме «Лебединого» 1969 года, в Большом у него было еще 14 постановок в том числе «Лебединое» 56-го.

С двумя постановками в Большом театре носятся особенно: с «Лебединым озером» и с «Иваном Сусаниным» (только «Сусаниными» и «Лебедиными озерами» можно было бы заполнить, наверное, два Манежа). Оба спектакля – дело государственное. «Сусанин» – первая русская опера, гимн и торжество российской державности. «Озеро» – важнейшая составляющая советского экспорта. Только переменится ветер, оба спектакля начинают переделывать и приспосабливать к текущему моменту. Авторы каждого нового варианта могут быть уверены, что общей судьбы им не избежать: их постановки станут обсасывать, ругать ругательски, а авторов низвергнут. Но возможны варианты. Вот-вот Большой театр под рубрикой «премьера» выпустит легендарное «Лебединое озеро» Григоровича образца 1969 года. Художник-постановщик – С.Вирсаладзе. В Мариинском идет возобновленная постановка «Легенды о любви». Художник-постановщик – народный художник СССР С.Вирсаладзе. В Краснодаре – «Спартак», 1968: Вирсаладзе. Одиннадцать лет, прошедшие после смерти Симона Багратионовича Вирсаладзе, на его популярности не сказались нисколько. Плюнуть в «Лебединое озеро» Вирсаладзе по-прежнему считается едва ли не признаком хорошего вкуса. Не за то, что постановка плоха, – потому что она надоела, потому что это и есть то самое, знаменитое «Лебединое озеро» Большого, для всех времен и народов. Потому что сколько можно – Вирсаладзе да Вирсаладзе.

Улитка на склоне

Лепешинская Ольга Васильевна, прима Большого театра в 1933-63 годах, народная артистка СССР, четырежды лауреат Сталинской премии

«Да, я танцевала во всех кремлевских номерах, и на этой фотографии, вероятно, один из них. Молодость моя комсомольская была великолепной. Большой театр в это время был в полном расцвете. Еще пела Обухова, еще была Нежданова, Голованов. Были удивительные составы – и оперы, и балета. Этот дом в Брюсовом переулке, где сейчас живет Ирина Архипова, одна из старейшин, хотя она моложе меня гораздо, – там же, если сейчас кто-нибудь, не дай бог, умрет, там нет места, где повесить досочку об умерших… А мне 28 сентября – 85. Как сказал прелестный мальчонка один: «Тебя достала» – хорошее слово – «достала цифра «восемь». Я очень рассмеялась, потому что это, наверное, и в самом деле так – потому что, как вы знаете, в цифре «восемь» нет ни начала, ни конца. И все это складывается в такую цепочку, которая цепляется своими кольчиками, одним за другой, которая и составляет жизнь поколений Большого театра. Я – не я одна.

Я вспоминаю Образцова, который, отвечая на вопрос, что такое счастье, сказал: «Быть нужным». Вот мы были нужны. В 1937 году я получила первый орден – раньше своего папы. Четырнадцать орденов, звания, премии – как вы думаете, наверное, это все не просто так? Если вспомнить, как в войну солдаты и офицеры встречали нашу фронтовую бригаду, с каким восторгом, со слезами: они приобщались к той жизни, которую они прекрасно знали, – и только война заставила их надеть форму и стрелять. Когда мы попали к Жукову (это было в Харькове), он нас пригласил, мы были голодные, он кормил нас – это было в очень глубоком бункере. Харьков обстреливали, и он нас угощал в этом глубоком бункере, и тогда в первый раз, после обеда, Козловский спел «Темную ночь…» – и вы знаете, на лице Жукова, которое словно высечено из какого-то дорогого металла, суровое лицо, на его глазах были слезы. Первый раз, когда люди могли увидеть у Жукова слезы на глазах: среди войны мы могли ему доставить такое удовольствие.

Ну а после войны – жизнь шла. Я была замужем за одним генералом, потом вышла за вдовца, такого знаменитого в свое время начальника Генерального штаба, генерала армии Антонова, но, к сожалению, он уже давно покоится в Кремлевской стене… Долгая-долгая жизнь, жизнь моего поколения; из моего поколения осталась только Семенова, она постарше меня, ей будет 92 года. Только что ушла от нас Уланова – всего три года, последние годы мы с ней были очень дружны. Она умерла от одиночества, по существу. Жизнь шла – и дошла до того времени, когда мне исполнится, если я доживу, 85 лет. Теперь сердчишко тебя иногда подводит, а все-таки работаешь с удовольствием. Я председатель правления Центрального дома работников искусств и провожу там большую и очень интересную порой работу. У нас бывают такие замечательные юбилеи! Бугримова ушла (Бугримова Ирина Николаевна, 1910-2001, Герой Социалистического Труда, укротительница львов. – К.А.): какой мы ей сделали великолепный юбилей! Как притащили мохнатого тряпичного льва, которого она трепала, уже девяностолетняя, – трепала по гриве и вспоминала свою молодость…»

Финальная сцена оперы «Иван Сусанин», постановка 1945 года

«Иван Сусанин» нашего времени, сладчайший «И.Сус.», как сокращал название оперы Михаил Иванович Глинка, нынче идет в сталинских декорациях с текстом времен императора Николая Павловича. Советский художник Петр Вильямс – сценограф обеих сталинских постановок «Сусанина» – может считаться полноправным соавтором оперы. Обе  постановки  советского времени, как пишут в энциклопедиях, «отличались исторической конкретностью».  Вильямс поместил на задний план размашистые русские пейзажи и обрядил крестьян в армяки и лапти, что при старом режиме мог позволить себе один Шаляпин, топтавший перед выходом на сцену поднесенные ему гардеробщиком sortie de bal и красные сафьяновые сапоги. Все стало по-простому – если хоть что-то в Большом может выглядеть по-простому. По-простому – это не для Большого. В Большом все – полет и пафос. Даже лапти.

Различия между первой постановкой «Ивана Сусанина», 1939 года, и второй, 45-го (первой победной, почти победной премьерой 10 января 1945 года), были. Газеты писали о подвигах коллектива Большого театра по обновлению первой русской оперы, но все эти подвиги не могли сравниться с тем, как за эти шесть лет изменилось настроение. В 39-м все сидели на чемоданах: если завтра война, если завтра в поход… а может, и чего похуже. И отношение к польским оккупантам 1612 года было другое. Может быть, начало Второй мировой войны и совместную советско-германскую оккупацию Польши следовало бы отсчитывать не от пакта Молотова–Риббентропа, а именно от первого «Ивана Сусанина», где поляков гоняли по подмосткам поганой метлой. Первого – с 1917 года, когда Большой предусмотрительно снял с афиши «Сусанина», носившего тогда старое название «Жизнь за царя», и не возвращал до февраля 39-го. Молотов, Риббентроп и Вторая мировая случились на полгода позже.

В январе 45-го война катилась к концу. Повернулось все не так, как задумывалось, мужики-инвалиды уже стали по деревням на вес золота, – но дело было сделано, и это была ужасная, но настоящая победа, не чета той, виртуальной, февраля 39-го, – и чувства были другими. Окончательный триумф ожидался скоро, очень скоро – после того, как хор на московской сцене пропоет «Славься». И хор пел. До конца марта в Манеже, на фоне этих же декораций Красной площади a la первые Романовы, стоят двести пятьдесят манекенов. Когда-то здесь были люди.