Лето на «Стрелке» Архитектор Патрик Шумахер о том, что такое работать с Захой Хадид и строить в Азербайджане и Китае

— Заха Хадид, вместе с которой вы возглавляете бюро, — единственная женщина в лиге архитекторов-звезд. Вы понимаете, как ей удалось добиться таких высот в мужской, в общем-то, профессии?

— Это требует больших усилий. Половина студентов-архитекторов — девушки, но когда дело доходит до профессиональной жизни, возникает конфликт между работой и семьей. Заха сделала свой выбор в пользу карьеры на все 100 процентов. Очень рано она поняла, что талантлива, и к тому же получила поддержку в лице Рема Колхаса, который был ее учителем, а такая поддержка дорогого стоит. При этом, хотя она довольно быстро начала работать сама по себе, в первые двадцать лет работы ей практически ничего не удалось построить. И только в последние десять лет она добилась успеха.

— А как вы сами решили стать архитектором?

— Мои родители наняли архитектора, чтобы построить дом, когда я был еще ребенком, и тогда я впервые увидел чертежи и наблюдал процесс строительства. Второе важное впечатление — в школе в художественном классе я увидел фотографии барселонского павильона Миса ван дер Роэ и был так впечатлен его красотой, что решил стать архитектором. Потом я про это как-то забыл и изучал философию, математику — мне было интересно понять, как устроен мир. Но когда я решил обратиться к какой-то практической деятельности, так как не хотел заниматься исключительно теорией, то снова выбрал архитектуру. Потому что я считаю, что она важна для развития цивилизации. К тому же это интеллектуальное занятие — когда я работаю, я размышляю о важности архитектуры для общества, о прогрессе.

— Вы говорите, что вас вдохновила работа модерниста Миса ван дер Роэ, но сейчас вы выступаете критиком модернизма и даже призываете к «войне стилей» — в которой победить, конечно, должен стиль, который вы пропагандируете, — параметризм. Чем это лучше — думать про здания как про набор параметров, формул, которые можно рассчитать на компьютере?

— Сейчас модернизм не работает, хотя он был адекватен в 1950-е. Он был так же необходим, как и массовое производство, и как социализм. Модернизм был ответом на вопрос: как обеспечить всех равным количеством индустриально произведенных благ. Каждый должен был иметь квартиру в новостройке, рабочее место на фабрике или в офисе, автомобиль, стиральную машину, телевизор. Но теперь мы живем в сетевом обществе, где много различий, где нужны коммуникации, где все связано со всем. Сейчас технология позволяет производить нестандартизированные вещи. Если раньше мы получали задание и его выполняли, теперь, чтобы принять решение, нам нужно активно взаимодействовать со специалистами из разных областей. Новое общество — это общество суперинтенсивной коммуникации. Отсюда другая социальная проблема — как помочь каждому быть продуктивным, найти друг друга, обменяться идеями. На это параметризм отвечает выстраиванием новой среды взаимодействия. Параметризм подразумевает, что все элементы архитектуры обладают изменяемыми параметрами, которые влияют друг на друга. Вместо «идеальных» геометрических фигур — прямоугольников, цилиндров, пирамид и сфер, вводятся новые, живые, изменяемые, гибкие формы. Сложно предсказать, как долго просуществует параметризм, может быть 30–40 лет, но он принадлежит к эпохе постфордистского сетевого общества, и не думаю, что оно изменится очень быстро.

— Многим кажется, что параметризм — это почти полностью работа компьютера, который моделирует сложные формы по определенным правилам. Как же с его помощью можно помочь обществу, а не просто спроектировать что-то красивое?

— В работе с компьютером все подчинено алгоритмам, но в этом процессе наша роль — постоянно давать работе компьютера оценку, то есть заниматься художественным осмыслением того, что было создано машиной. Решения принимаем мы, а не он. Но мы выбираем из огромного количества вариантов, логика которых подчиняется алгоритмам. И мы намеренно стараемся увеличивать разнообразие: вместо того чтобы делать все здания одинаковыми, мы делаем 100 разных зданий — начиная от самых маленьких и заканчивая огромными — и выставляем это разнообразие на рынок, так как сложно предугадать, что именно будет необходимо в данный момент. В том, что касается города, — чем больше масштаб, тем легче продемонстрировать превосходство параметризма по сравнению с модернизмом и другими моделями. К примеру, в Китае часто проектируют как бы в стиле барокко — расставляют объекты вдоль гигантской оси, добиваясь строгой симметрии. Другой вариант — то, что я называю мусорной моделью, когда отсутствует план, и каждый инвестор строит, что придет в голову. Но параметризм одновременно обладает сложностью, вариативностью, необходимой для современного сообщества и способен структурировать пространство и помогать людям ориентироваться в сложной среде. 

— Вы всегда довольны тем, как эти абстрактные модели воплощаются?

— Ну, теории нужны именно для того, чтобы их воплощать. К тому же это инструмент самокритики, потому что все время приходится противостоять слишком легким путям, подвергать сомнению собственные неглубокие, непродуманные решения. Порой условия не позволяют воплощать все замыслы, но пока есть хотя бы что-то интересное, мы работаем. Если в проекте нет ничего инновационного — мы отказываемся от выполнения заказа.

— Вы часто строите в, мягко скажем, не слишком демократических государствах, таких как Азербайджан, Китай, Египет. Как эти прогрессивные идеи воспринимают там? И чем они могут помочь им?

— Хороший вопрос. Я не думаю, что нужно держаться подальше от стран, которые менее развиты или же внутренне противоречивы. Все страны противоречивы, нет ни одной страны, прогрессивной на 100%. Вы могли бы меня спросить, почему мы работаем в Америке, в которой тоже полно политических проблем. Но мы работаем там, где можем воплотить свои идеи. И хотя какие-то страны менее развиты с точки зрения культурной или политической жизни, они в то же время живут в современном мире и хотят участвовать в процессе. В Азербайджане мы строим культурный центр, который совмещает библиотеку, музей, конференц-зал и концертный зал. Это открытый, комбинирующий многие виды деятельности современный культурный институт, и он поможет Азербайджану стать лучшим обществом, поскольку даст возможность местным жителям получить образование, а людям из регионов посетить конференции, и я думаю, это станет прогрессивной силой для развития общества. В Китае мы построили современную оперу, и теперь они приглашают лучшие международные оперные театры, которые до этого не могли приехать туда.

— В одной из своих статей вы критикуете британское архитектурное образование за то, что оно живет «в параллельной вселенной», — мы сейчас тоже много критикуем российское архитектурное образование и пытаемся сделать что-то новое — например «Стрелку», в гости к которой вы приехали. Что для вас правильное архитектурное образование?

— Разные эпохи требуют разных типов образования. В 1970–80-е годы эта параллельная вселенная была необходима и очень продуктивна, потому что нужно было уйти от модернизма и прийти к чему-то новому. Тогда это было исследование, не сдерживаемое ничем, коллективный брейнсторм, сформировавший культуру архитектурных школ. И это было здорово, поскольку можно было найти что-то и потом выбрать из найденного. Но пора бы уже что-то выбрать, а в некоторых из них до сих пор продолжается брейнсторм. Они застряли в этом поиске и перестали быть продуктивными. В архитектурном образовании должно быть сочетание исследования, которое должно быть сфокусировано на чем-то, оно не может быть постоянно направлено во все стороны, тестирования и, наконец, применения. Наша задача в том, чтобы приложить коллективные исследования к реальности, потому что реальность до сих пор не затронута многолетним поиском, — мы должны идти в этом направлении: выигрывать конкурсы, влиять на градостроительство. Москва должна стать параметрическим городом!

— Кстати, как вам Москва?

— Я был в спальных районах, потому что это наиболее экстремальная форма эпохи массового производства. Радикально настроенные модернисты вроде Эрнста Мая приезжали в Советский Союз строить города. Конечно, это далеко не идеальная городская ткань — чересчур широкие проспекты, слишком массивные здания. В этом смысле Манхэттен работает лучше, потому что там более узкие улицы и все они могут использоваться. И хорошо, конечно, что в городе есть такие места-инкубаторы, как «Стрелка», да и мы были бы не против поработать в Москве.