Сапрыкин о духе времени Почему политики в России не похожи на людей

Если соберетесь когда-нибудь на экскурсию в Звездный городок, обратите внимание на памятник Гагарину. На первый взгляд, ничего выдающегося — Гагарин идет куда-то, заложив руку за спину, не в скафандре и не в мундире, а в чем-то гражданском, как будто из дома вышел. И только если обойти памятник по кругу, можно заметить главное: в спрятанной за спину руке Гагарин держит бронзовую ромашку.

Культуролог Сергей Кузнецов недавно читал у памятника Абаю лекцию о ностальгии по СССР: по версии С.К. в Советском Союзе не происходило, в общем, ничего исключительного — в каждую отдельную эпоху во всем мире творилось примерно одно и то же, только здесь все принимало особенно резкие черты. С этой точки зрения, ромашка в руке первого космонавта — тоже не есть что-то особенное: во всем мире в 60-е ходили с ромашками в руках, украшали ими волосы на Хейт-Эшбери или дарили их полицейским на баррикадах Латинского квартала — время как-то само собой располагало к идеализму и простым проявлениям человечности. Точно так же понятно, что сейчас любая публичная фигура с условной ромашкой (томиком стихов, греческой амфорой) в руке выглядела бы если не глупо, то как минимум ненатурально — будь то Обама, Моуринью или Стас Михайлов: понятно, что эту ромашку придумали, сорвали и отфотошопили пятьдесят специально обученных пиарщиков, а сама публичная фигура от таких проявлений любви к своим ближним бесконечно далека (хотя у Обамы все равно убедительно получается). Непрерывная медиатизация всего приводит к тому, что условную ромашку — если вдруг она завелась у тебя в руке — надо скорее прятать, иначе на нее наделают фотожаб и понапишут издевательских реплаев в твиттере. Ну и вообще — ромашка, вынутая из-за спины, есть ложь.

Но в России, как верно заметил Кузнецов, все принимает особенно резкие черты: почему-то люди, попадающие здесь в фокус хоть сколько-то массового внимания, моментально лишаются всяких человеческих черт (за исключением способности хамить на пресс-конференциях). Общеиз­вестный кризис доверия к здешним политикам возникает не потому, что у них программы неправильные или они не могут найти слова, отвечающие так называемым «чаяниям простых людей», — а потому, что они как будто боятся быть слабыми, смешными, добрыми, открытыми. Пусть не такими, как Гагарин (допустим, время ушло), — но хотя бы такими, как Ельцин: чтобы им можно было сопереживать — и видеть, что они, хотя бы изредка, сопереживают нам. Почему из всех высказываний в публичном политическом поле только от твиттера Навального и телефонных прослушек Немцова (и, будем честными, от некоторых шуток Путина) нет ощущения, что его создает специально запрограммированный генератор человеческой речи? Посмотрите хоть на конкурс «Евровидения» — впервые за всю историю Россия отправила туда не раскрашенную воско­вую куклу, а смешных и трогательных бабок (иные из них, кстати, почти ровесницы Гагарина) — и сразу оказалось, что для поднятия патриотизма не нужно размахивать флагами и устраивать бесконечные ток-шоу про то, почему Россия хорошая, а все другие остальные такое дерьмо, достаточно показать живых людей, таких же, какие рассказывали тебе сказки в детстве, и каким ты когда-нибудь станешь сам, и сразу становится понятно, почему эту страну невозможно не любить.

А вообще, полезно представлять, глядя на человека, что бы он мог держать в руке, заложенной за спину, — и боюсь, ответ на сакраментальный вопрос «Если не Путин, то кто» так и не будет найден, пока в случае с практически всеми возможными кандидатами представляется то ли кукиш в кармане, то ли камень за пазухой, то ли пелевинский глиняный пулемет, превращающий все, на что он направлен, в пустоту.