Москва изнутри Анна Козлова о Кутузовском проспекте

Это музыкальная школа, в которую меня водили и которую я не закончила — потому что музыку я ненавидела страшно. Я была совершенно глуха к этому, но меня туда все равно отдали; понимаете, в те времена была странная смесь советской тупости с одной стороны и тоски по дворянскому стилю с другой — это уверенность, что девушка должна играть на рояле. Моя бабушка на семейных праздниках, когда все напивались чаем и нажирались тортом «Наполеон», садилась за фортепиано и начинала петь «Саша, Саша» и несколько других романсов. И они хотели, чтобы я делала так же. Чтобы не ходить в школу, я резала пальцы. И однажды меня осенило — зачем резать палец, когда можно просто его замотать бинтом и сказать, что он порезан. Я взяла ватку, намазала йодом и прикрутила ее к пальцу. Получилось так, что я ходила с этим довольно долгое время и йод прожег палец до кости. В итоге я в ультимативной форме сказала, что не буду ходить, и меня оставили в покое. И потом началась художественная школа на улице Красина.

В подвале этого дома в начале девяностых была качалка. Тогда это занятие меня очень сильно влекло, но, в силу возраста, пускать меня туда не могли и не хотели. Но это было окно в другой мир — рядом была школа, мы где-то здесь после школы тусовались и смотрели, как к качалке подъезжали джипы «Чероки» и «Тахо», из них выходили крепкие бычки в штанах Adidas и кроссовках Fila, которые не могли опустить руки вдоль тела. Наверное, это были бандиты, не знаю.

В этом же доме жили Брежнев и Щелков — моя мама дружила с его дочкой, которая училась с ней в этой же школе.

Это дар Лукашенко Лужкову. Вообще это школьная территория и школьный сквер. И долгое время памятник стоял без таблички — и никто не понимал, кому он. Памятник довольно средненький, и чтобы дети, болтаясь в сквере, как-то оживлялись, к нему приделали небольшой фонтанчик — и все школьники в теплое время года в этом фонтанчике мочат ноги. А про Янку Купалу мне рассказывала бабушка, которая встречала его в санаториях. Он был очень пьющим человеком и любил бурно отдыхать в литфондовских домах творчества, все время с какими-то официантками и скандалами. И погиб соответствующе: пьяный съезжал по перилам, упал и сломал себе шею.

Это место описано в «Мастере и Маргарите» — в фрагменте, когда Маргарита с Воландом летят в конце книги и прилетают на кладбище. Само кладбище располагалось на склоне. Когда я была маленькой, у нас были собаки, две таксы, с которыми мы гуляли по набережной. Они были норными собаками, охотниками, которые любили копать, и они всегда выкапывали здесь старые желтые кости, за что бабушка на них ужасно ругалась (сама она сюда приходила, чтобы заниматься йогой). Раньше на склоне была большая, из розового мрамора, могильная плита. Это, конечно, было такое советское отношение — кладбище сровняли с землей, но не почистили, и здесь можно было найти много фрагментов человеческих тел.

В этом же месте была пристань — однажды мы с моей подружкой пришли на нее выпить бутылку водки Finlandia, и там стояло несколько милицейских машин и на бордюре лежало тело мужчины, который утопился.

Через речку не было Сити, на его месте находились казармы стройбата и пустыри. Автомобильного моста тоже не было — был железнодорожный и пешеходный. И по мосту мы ходили на тарзанку, чтобы полетать над рекой и знакомиться с солдатами. А в реке еще совсем недавно можно было купаться. Последний раз я делала это году, наверное, в 1997-м.

Сити с этого места выглядит прилично. Но если смотреть с Кутузовского — когда над сталинскими домами торчат вот эти синие ногти, — мне кажется, это не очень. Хотя это вполне такой нью-йоркский вид — река, над которой возвышаются небоскребы.

Мост стал первой ласточкой стройки, которая идет здесь годами. Я, когда вижу его, вспоминаю знаменитое здание на Уолл-стрит, которое показывают во всех фильмах про Америку, — огромный, пустой и облепленный рекламой небоскреб. В этом небоскребе нет ни одного офиса, потому что здание окупается за счет рекламы. Не знаю, наверное, эта хрень создавалась по тому же принципу — она тоже все время пустует. Но не уверена, что окупается.

За мостом, на том сторону реки, когда начались девяностые годы, появился огромный плавучий ресторан «Александр Блок». Почему «Александр Блок»? Наверное, это был списанный речной теплоход и они оставили название. Там творились невероятные вакханалии, которые закончились после того, как он сгорел.

В доме у моста со стороны Кутузовского примерно в то же время появился магазин «Хороший». Когда случились гайдаровские реформы, у людей появилась возможность открыть свой магазин, продавать там жратву и установить те цены, которые они сами считали верными. И «Хороший» был очень показательным магазином. Подруги моей мамы с мужьями, сидевшими в советское время во Внешторге и презираемыми, вдруг оказались на коне и могли зайти в «Хороший» и купить упаковку пива «Амстердам» — и остальные им завидовали.

На набережной у моста мы с моей подругой впервые напились. Помню очень странные подростковые ощущения — сейчас я не могу себе представить, что я могу выпить полбутылки водки, взять ее в рот — это уже испытание. А тогда… Ну водка и водка, и вкус ее не казался чем-то страшным. Вспоминая сейчас школу, я воспринимаю нашу тогдашнюю жизнь как нечто за гранью — выбегание на переменах на Кутузовский, в ларьки за коктейльчиками в банках, которые мы выпивали и шли дальше на урок. С другой стороны — какие тогда были коктейли! Я бы сейчас все отдала, чтобы выпить такой коктейль, «Марс», «Венера», «Черный русский», «Казанова». Я помню какой-то совершенно классный коктейль с вишневым вкусом, который я все время пила. Путинское время ознаменовалось концом этих коктейлей и появлением «Хучей». «Хуч» — это уже было, конечно, полное дерьмо.

Здесь раньше функционировал Бадаевский пивной завод. И на набережной всегда очень приятно пахло из-за него. Вдоль всей набережной от него шла узкоколейка — тоже с ужасно приятным запахом мазута. По ней очень редко ходили поезда, и из-за этого она была какой-то страшно уютной. А на территории завода теперь рестораны, лофты и клуб «Крыша мира». Завод очень красивый, дореволюционный, из красного кирпича. Бадаевское пиво я не пробовала никогда, но папа говорил мне, что советское пиво — самое ужасное. А теперь говорит, что то, что продается сейчас, еще хуже советского.

Стыдно признаться, но я вообще не очень знакома с его творчеством, только по двум семинарам на журфаке. Но со сквером около памятника, который сейчас весь перерыли так, что даже памятника не видно, у меня связано очень много воспоминаний — мы там очень много встречались с друзьями. Но сам памятник — он, наверное, даже лучше, чем творчество Шевченко, и лучше, чем он сам был в жизни. Шевченко похож на Маркса в этом памятнике — он стоит на круче в широком большом пальто, такой эффектный. Тут же, на Кутузовском, есть еще памятник Багратиону, к которому грузинская диаспора постоянно приносит большие венки. А вот к Шевченко цветы практически не носят.

Еще один странный, похожий на туристический, памятник стоит неподалеку, за Дорогомиловским рынком. Это неорганическое дерево с кольцами, шинами, шестеренками — в человеческий рост. Когда люди видят его впервые, то впадают в недоумение, потому что очень странно в таком гнусном месте, на задворках Дорогомиловского рынка, увидеть необычный памятник. Его поставило «Мосэнерго», у которых рядом офис.

«Украина» — совершенно волшебное место, очень красивое, и я мечтала бы иметь квартиру в здании этой высотки. У меня там жил одноклассник по фамилии Капусткин, в крыле, которое выходит как раз на набережную. Там нереальные потолки — около пяти метров. Ты находишься довольно низко, на шестом этаже, но при этом из окна открывается роскошный вид на Трехгорку и окрестности.

Напротив — Белый дом. Когда по нему стреляли, у нас отменили занятия в школе, и мы были просто счастливы, что туда не надо ходить. Мы сидели во дворе на лавочках и только слышали выстрелы — бу-бум! Он еще долго время потом был с черным налетом. Сейчас все эти события обросли патриотической мифологией, а я отлично помню, что тогда все было довольно буднично. Наверное, это вообще свойство человеческой психики, когда переход между чем-то обычным и чем-то чудовищным очень легко переживается.

Сейчас гостиницу отреставрировали, а несколько лет назад в «Украине» было вручение очередной премии «Супернацбест», и я совершенно не хотела туда идти, но меня подбил на это один молодой человек — и там я увидела очередную попытку совместить обшарпанный советский быт с приметами нового времени, что всегда выглядит очень комично. Белые накрытые столики и снующие официанты в этих огромных стенах с лепниной выглядят так, что их хочется поджечь.

Много раз проезжая этот памятник на машине, я думала о том, как он прекрасен. Это стела, которая благодарит участников войны за их подвиг, и вокруг нее стоят три бабы, которые держат винтовки. Однажды мой папа сказал мне, что этот памятник — самое невероятное уродство, которое только можно себе вообразить. И я тогда сильно усомнилась. Недавно я побывала в Осло в парке со скульптурами Густава Вигеланда. Он сотрудничал с нацистами и в своем творчестве совместил нацистский культ тела и скандинавскую мифологию. И этот памятник очень похож на Вигеланда по стилю, он в этой же эстетике — простые формы, простые линии, человечество как консистенция, — ничего личного и лишнего. Мне этот памятник очень нравится, слава богу, его в девяностых никуда отсюда не перенесли, и к нему сейчас постоянно ходят дети из окрестных детских садов, они возлагают цветы и прослушивают короткую информашку о победе нашей страны над фашизмом.