Москва изнутри Евгений Асс о Патриарших прудах

Начать, наверное, надо с того, как наша семья оказалась на Патриарших прудах — это довольно замечательная история. Мой отец был архитектором. После увольнения из армии он поступил на работу в мастерскую знаменитого академика Льва Владимировича Руднева. Еще до окончания войны, в 1944 году, их мастерская получила заказ спроектировать дом для генералов, возвращающихся с победой домой — победа к тому времени была уже очевидна. Это дом №28/30 на Садовой-Кудринской — очень заметный, с огромными арками внизу. Когда он был спроектирован, архитекторам пришла в голову замечательная мысль: не найти ли в доме еще несколько квадратных метров для себя — потому что жили они тогда совсем скверно, в общежитиях. И действительно, каким-то необычайно хитроумным образом удалось выцарапать жилую площадь, увеличив высоту чердака и сделав мансарду. В этой мансарде поселились все архитекторы вместе с Рудневым — и там же была его мастерская. Планировка была устроена таким образом, что все квартиры соединялись в цепочку, у нас через кухню до сих пор есть связь с соседями. Можно было ходить на работу через квартиры, чтобы не спускаться вниз. Совершенно уникальная вещь — целый этаж архитекторов.

Мы переехали сюда в 1948 году, когда мне было два года, и с тех пор я здесь и живу. Это такое родовое гнездо, из которого я никогда никуда не уезжал и не переезжал. И не хочу, несмотря на то что жизнь на Садовом кольце с годами стала невыносимой; с другой стороны, я к нему уже привык и воспринимаю его как природный шум. Когда однажды у нас в гостях были американцы и спросили, как мы здесь живем, я им ответил: «А вы были когда-нибудь в доме Фрэнка Ллойда Райта над водопадом? Там шум гораздо сильнее, чем на Садовом». У нас даже есть свой кусочек крыши, на который из кухни можно выйти и позагорать.

Дом шикарный — он выдвигался на Сталинскую премию, но по политическим причинам не был награжден. В это же время появились высотные дома, и любой невысотный дом нельзя было номинировать на премию, потому что он был низким, пафос был другой. Причем тогда впервые наградили не постройку, а проект высотных домов. Внизу, на первом этаже, был роскошный, незабываемый магазин: он назывался «Рыба», но в нем продавалось абсолютно все, это было такое ВДНХ. Потом его закрыли то ли из-за тараканов, то ли по другим причинам, и туда переехала зубная поликлиника Министерства обороны, которая до сих пор первый этаж и занимает. И это очень смешно, потому что гигантские арочные окна, барельефы, изображающие рыбаков, тянущих невод, изумительной красоты мозаики с рыбами — все это почему-то осталось в зубной поликлинике, и, наверное, мало кто понимает, как это все сошлось таким причудливым образом.

Жизнь здесь была очень интересная, я помню многих здешних генералов, да и вообще все мое детство прошло в окружении боевой славы — красивые мундиры, дородные дядьки в фуражках и кителях. Нашими соседями на протяжении долгих лет была семья Веревкина-Рахальского, который был первым советским комендантом Берлина, и мы с ними жили душа в душу. Очень хорошо помню соседку с пятого этажа Софью Васильевну Чернецкую, вдову главного военного дирижера  Чернецкого, который дирижировал Парадом Победы. У нее первой в нашем доме был телевизор, и я ходил к ней его смотреть.

С годами контингент дома менялся, генералы умирали, уезжали, сменялись их семьи. Теперь, уже после наступления капитализма, от семей первоначальных жителей остались единицы, но среди них есть люди совершенно замечательные, с которыми я поддерживаю самые нежные отношения. Сейчас одним из самых удивительных людей, живущих в нашем доме, для меня остается Владимир Михайлович Сафир, полковник в отставке, который пишет книги и статьи о Второй мировой войне, развенчивая сталинскую и жуковскую мифологию. Он был вратарем в команде ЦСКА, а в бронетанковой академии играл в джазовом ансамбле, и в свои 87 лет он настоящий боец и до сих пор замечательно играет джаз на рояле.

Наш двор со стороны Ермолаевского переулка замыкается другим замечательным домом, который был построен примерно в это же время архитекторами Дзисько и Гайгаровым, которые были папиными коллегами по организации «Военпроект». В нем действительно жили маршалы, относительно недавно скончался последний из его первообитателей. Поскольку это уникальный трехэтажный дом с огромными квартирами, гигантскими колоннами и портиком, выходящим на Патриаршие пруды, то он, конечно, золотой. В нем живет Елена Образцова, и весной, когда я гуляю утром по Патриаршим, из окна доносятся ее упражнения в пении, и многие прохожие замирают напротив окон, слушая сольфеджо.

Здесь довольно часто ходят экскурсии, которые рассказывают не только о Булгакове, но и об окружении прудов. И как-то я столкнулся с такой экскурсией. Молодой человек, гид, довольно наглого вида, рассказывал разинувшей рот группе, состоящей из такого, определенного городского контингента чрезмерно возбужденных людей, показывая на маршальский дом: «Если вы читали «Войну и мир», то в нем фигурировал этот дом — здесь спасался Пьер Безухов, который встретил капитана Рамбаля и т.д.» Я, прислушавшись, не смог удержаться, подошел и говорю: «Ну что вы несете? Этот дом построен в 1948 году и никакого отношения к Безухову не имеет». Реакция людей убедила меня в одной вещи. Эти возбужденные экскурсанты начали говорить мне: «Молодой человек! Вы бы помолчали, у нас есть экскурсовод, который говорит что надо, а вы только сбиваете с толку». Я говорю: «Ей-богу, поверьте, это дом послевоенной постройки». А они мне: «Ладно-ладно, идите отсюда». Так я окончательно убедился, что носителем правды является тот, у кого есть власть.

Это большое украшение нашей окрестности, в котором я провожу значительную часть своего времени последние несколько лет, с тех пор как оно здесь появилось. «Сулико» находится совсем рядом с моим домом, и это моя давнишняя мечта советского юноши, начитавшегося Ремарка и Хемингуэя, — иметь кафе, в которое можно прийти, почитать газету, поработать каждый день и встретить приятные лица. И здесь я их встречаю.

Это место мне нравится тем, что здесь все в порядке. Тут же была целая драматичная история с этим кафе, которая произошла два года назад, когда житель соседнего подъезда вице-мэр Виктор Бирюков выгнал нас с улицы — я в это время был здесь, в кафе. После этого мы устроили протестную акцию — сели на тротуаре у кафе. И мы отстояли наше право сидеть летом на террасе — и это лучшая терраса в Москве. Особенно летним вечером, когда уже почти нет движения, смеркается, и рядом Патриаршие пруды, и много зелени, — это какая-то фантастическая радость.

Центром этого района (а для многих и центром Москвы) являются Патриаршие пруды. Это уникальное место, и я даже проделал небольшое исследование на тему топографии, топологии и морфологии Патриарших. В чем удивительная притягательность и особенная аура, которой обладает это место? Оно единственное, которое является формальным центром района (именно с точки зрения формы), пруд обладает огромной центростремительной силой. Таких мест в Москве практически не найдешь — это не просто площадь, это площадь с огромным водоемом в центре. Это свернутый в кольцо бульвар, что делает его совершенно необыкновенным во всех отношениях событием: общая длина бульвара, по длинному кольцу, составляет 550 метров — это многократно проверено. Два круга — километр. Это 6–8 минут приятной прогулки, медленной прогулки — 10 минут. И представляете себе, в Москве не так много бульваров, которые позволяют непрерывно двигаться в течение десяти минут. Самый длинный, Тверской, вы пройдете за это время и окажетесь в переходе, а здесь вы имеете возможность наворачивать кольца, и у вас всегда с одной стороны оказывается вода — вы постоянно гуляете по берегу, это уникальное совершенно явление. А я здесь не только гуляю, я здесь на протяжении 37 лет бегаю каждое утро. И каждое утро встречаю одних и тех же людей.

В двух словах как я начал бегать, это забавная история: в 1974 году у нас родился сын, я в то время работал в Моспроекте, и мне, как всем советским служащим, необходимо было вовремя приходить на работу — в 9.30. А для маленького ребенка надо было ходить за молоком в молочную кухню, которая была довольно далеко, около «Пушкинской». Пешком я туда не успевал, и надо было бегать; более того, в это же время жена ходила гулять на Патриаршие с колясочкой, где познакомилась с двумя нашими сверстницами, которые были матерьми-одиночками, и им уж совсем никак не удавалось попасть в молочную кухню с утра. Я взял на себя добровольную тимуровскую обязанность по утрам разносить кефир и им, и мне понадобилось бегать с особой скоростью. Таким образом, мне легко отсчитывать старт моей спортивной карьеры — с рождения сына. Я бы никогда в жизни не стал бегать, потому что всегда относился к идее бега ради здоровья с естественной интеллигентской предвзятостью. Но сначала побежал за молоком, а потом привык — понял, что если не бегаю, то мне в жизни чего-то не хватает.

Булгаков появился в нашей жизни где-то в конце 60-х, вместе с первым изданием «Мастера и Маргариты». До этого Патриаршие пруды жили себе и жили, совсем неплохо. И говорить о том, что интерес и внимание к Патриаршим возникли только благодаря Булгакову, конечно, некоторое преувеличение. Не было бы «Мастера и Маргариты» — все равно они пользовались бы успехом, хотя, конечно, повышенный интерес к ним возник благодаря этому, и до сих пор массы людей приходят сюда с экскурсиями, искать ту самую скамейку или просто поглазеть по сторонам.

Любители Булгакова, конечно, до известной степени осквернили это место, несмотря на свои возвышенные чувства, потому что они приходят толпами и вытаптывают все и вся — особенно в ходе Булгаковского фестиваля. Апофеоз булгаковской мифологии случился, когда несколько лет назад здесь решили построить памятник «Мастеру и Маргарите» в виде примуса. Я принимал активное участие в протестных действиях и ходил на пикеты. Во втором пикете меня поразила особенность российского протестного движения. Когда я пришел протестовать, то увидел здесь представителей всех возможных и невозможных социальных и политических движений. Здесь были коммунисты, геи и лесбиянки, пенсионеры — и каждый со своим лозунгом. Это была неприятная осень, уже выпал снег, но еще было тепло; в это время пруд был опорожнен, что тоже послужило поводом для волнений, поскольку никто не знал, что с ним будет. Все дно представляло собой кошмарную грязную жижу, перемешанную со снегом. И там стоял бульдозер, который не работал, поскольку было воскресенье. И какой-то старик с красным знаменем, как с картины Коржева или из фильма Эйзенштейна, бросился вниз на пруд, упал в эту грязь под гусеницы бульдозера с криком «Не дадим осквернить родную землю!». За ним посыпалась такая же толпа людей с красными флагами — душераздирающее зрелище. Это был один из самых драматичных моментов, который я видел на Патриарших прудах. Мы их в итоге отстояли, и слава богу.

В моем детстве, в начале 1950-х, на месте Крылова стоял памятник Алексею Толстому, который потом благополучно переехал к церкви Святого Вознесения на Никитскую. Странный антураж у него теперь — писатель смотрит на церковь. А здесь его как будто примеривали — постоял немного и исчез. На его месте долгое время была детская площадка, а затем в 1976 году появился памятник Крылову, который совсем не дурен, и как-то народ к нему уже привык. И я смотрю на него если не с восхищением, то принимаю его без раздражения. Мне кажется, эти стелы, построенные Митлянским рядом с ним, — очень симпатичные произведения, веселые и располагающие к себе. А недавно в «Большом городе» я прочитал исследование, в котором было написано, что эти зверюшки — один из любимых московских объектов для фотографирования.

Через пруд, в торце напротив Патриарших, стоит павильон, построенный архитектором Хазановым, который когда-то был замечательным и деревянным. В 1970-е павильон перестроил сын Хазанова Михаил. При всей моей симпатии к Мише надо сказать, что оригинал выглядел намного изящнее, новый павильон тяжеловат и грубоват. Слава богу, что хотя бы такой, а не то, например, что построили в результате всех трансформаций на Чистых прудах. Когда-то там был симпатичный и элегантный стеклянный павильон с кафе, который потом превратился в чудовищно отвратительную штуковину.

Моя первая школа находилась через Садовое кольцо от дома, и ходить в нее было мучительно, я с тех пор воспринимаю Садовое как непреодолимую реку и очень тяжело его всегда перехожу. Для меня стороны Садового — как два разных мира, посередине которых течет река. Я считаю внешнюю сторону чужим местом. А потом я перешел в школу напротив Дома архитекторов, где нас учили замечательные молодые преподаватели. Это были боевые офицеры, демобилизованные после войны и закончившие педвуз; чудесные совершенно люди, до сих пор вспоминаю Анатолия Иваныча, Анатолия Василича и других учителей, фамилии которых я уже не вспомню. Очень веселые и оптимистичные люди, ездившие с нами за город с походами и песнями, — замечательная была жизнь.

В этой школе я проучился со второго по восьмой класс в окружении чудесных людей, часть из которых я до сих пор встречаю и до сих пор помню. Потом нашу школу расформировали и перевели в знаменитую 20-ю, в которой учились очень крутые ребята, в том числе Никита Михалков. Она и сейчас такая же крутая. А я перешел в 112-ю, в Большом Козихинском переулке, где попал в очередной образовательный эксперимент СССР — введение 11-летки. И там было производственное обучение, я попал на курсы электрика по силовому оборудованию. Мне было не очень интересно, но своя прелесть в этой ерунде была. Рядом со мной там учились замечательные люди, про которых только недавно выяснилось, что мы в школьные годы были довольно близко знакомы, — например, с Вадимом Борисовым, отцом Мити Борисова, который учился в параллельном классе вместе с Виктором Живовым.

Когда я учился в школе, Патриаршие были основным местом нашей жизни. На каток я хожу с 1954 года и помню все песни, которые на нем игрались, высокий забор, которым окружали пруд, 5 копеек за вход, незабываемые кофе с молоком и коржики из здешнего буфета — ничего вкуснее с тех пор я не ел. Коньки тогда были скверные, первые «гаги» появились у меня классе в пятом, и со страшной завистью я смотрел на молодого человека по имени Гомберг — грозу местной молодежи, который имел настоящие канадские коньки и рассекал в длинном пальто, презрительно расталкивая всех остальных. Когда в Москве настоящие канадские коньки наконец появились в продаже, я не задумываясь купил их и уже 10 лет, катаясь на них, думаю каждый раз, как я наконец отомстил Гомбергу.

Школа находилась напротив Дома архитекторов, а поскольку родители мои были архитекторами и членами Союза архитекторов, дом и школа напротив были очень удобной комбинацией. Мне перепадало обедать в ресторане Дома архитекторов, и там была библиотека. Это была очень важная, базовая часть моего развития — то, что после уроков я мог пойти в библиотеку и смотреть — о, ужас — какие-то журналы и книги по современному западному искусству, которые там можно было увидеть. По тем временам это были издания, развращающие молодую душу. Журналы Studio International, тем не менее, оказали на меня сильнейшее влияние; может быть, я ничего и не понимал, но что-то оседало во мне — теперь-то я думаю, я все понимал.

С этим домом очень плотно была связана жизнь моих родителей — отец был в правлении Союза архитекторов, мама там тоже функционировала и вела устные журналы. Это такой жанр, существовавший в советское время: когда печатные журналы были запрещены, можно было рассказывать про заграничную архитектуру устно. Мама была специалистом по зарубежной архитектуре, историком современной архитектуры — по тем временам удивительная профессия. Главным образом американской, в 1963 году она написала и издала уникальную для своего времени книгу «Новейшая архитектура США». Поэтому так случилось, что фамилию Ле Корбюзье я узнал раньше, чем многие другие фамилии. Дом архитекторов был тогда очень интересным местом, потому что, как и все творческие клубы, он обладал некоей лицензией на вольницу, там организовывались разные вечера, можно было, например, вдруг и Галича ненароком услышать... Это был такой интеллигентский мир. Архитекторы вообще жили в известном смысле баловнями судьбы по тем временам.

Дом сам по себе замечателен. Его архитектура почему-то не очень широко известна — вся его внутренняя планировка и внутренние пространства спроектированы Александром Васильевичем Власовым, выдающимся архитектором, который, к сожалению, сейчас подзабыт, а в какой-то момент был главным архитектором Москвы. А фасад сделан Андреем Константиновичем Буровым, гениальным архитектором, и это один из самых фантастических фасадов Москвы — красная терракотовая плитка, три огромные арки и замечательной красоты герб, с изумительно тонко прорисованным карнизом — это цитата из ренессансной живописи, которую Андрей Константинович использовал по мотивам картины Пьетро делла Франческа.

Дом архитекторов был в какой-то степени для меня местом силы, и матушка там выступала, а потом и я стал там выступать, уже учась в институте, — сначала с нашей студенческой рок-группой, а потом стал вести свой семинар по теории современной зарубежной архитектуры.

На Малой Бронной в 1960-е годы появилось два правительственных дома — очень любопытных, на которые стоит обратить внимание. Они совершенно одинаковые, но первый — с одним подъездом, а второй — с двумя. Иерархия сохранялась на всех уровнях, и поэтому в доме с одним подъездом две квартиры на этаже, а там, где два подъезда, четыре квартиры на этаже. Все там предопределено. И в этих домах жили «Железный Шурик» Шелепин — крупный партийный деятель — и Владимир Ефимович Семичастный, небезысвестный председатель КГБ. Мы с ним встречались по утрам на пробежках. Я как человек интеллигентный и расположенный ближе к диссидентам, чем к КГБ, естественно, чувствовал некоторое напряжение, встречая его. Но поскольку все это происходило утром во время спортивной зарядки, когда все приседают и делают наклоны, разговор не очень развивался в политическую сторону. Тем не менее были какие-то совместные праздники, когда жители окрестных домов 9 Мая или 7 Ноября приходили на детскую площадку с бутылкой водки и огурцом, и где-то в 1980-х я осмелел и сказал ему: «Владимир Ефимович, с Пастернаком все-таки как-то хреново получилось». И он мне ответил: «Женя, ну что вы все ко мне пристали, ну получилось, так получилось. У тебя что — лучше, что ли, получилось бы?» Надо сказать, эта фраза меня сильно позабавила, он повернул вопрос таким образом, что будь я на его месте, я поступил бы точно так же. С тех пор наши отношения как-то упростились, потому что я понял, что это человек, который живет в моем городе, и я не обязан ему пожимать руку, но мы с ним встречаемся каждое утро, и я мог бы плевать ему в лицо, а могу просто отнестись к этому как к факту истории. Надо сказать, что к этому времени он тоже сильно поменялся. Я могу сказать, что он не производил впечатление совершеннейшего отморозка, который к своему прошлому относится с восторгом, отнюдь.

В 70-е количество начальственных домов здесь определяло и жизнь этого района. Здесь много отставных советских директоров, очень специфических персонажей. В какой-то момент сюда выходил гулять московский градоначальник того времени Виктор Васильевич Гришин, первый секретарь МГК, и тогда проводились зачистки. Я однажды едва не загремел в милицию, потому что бегал в трусах. Что, по мнению охраны Гришина, было вызывающе, и мне сказали, что я нарушаю общественный порядок. Хотя, думаю, что по тем временам это действительно было нарушением общественного порядка.

На Патриарших прудах удивительно пересекаются судьбы и пространства. Здесь живет прелестный музыкант Гриша Ковалевский, директор спиваковского ансамбля, с которым мы очень часто беседуем и бегаем. Здесь живет Саша Филиппенко со своей женой Маришей Ишимбаевой, с которой я знаком со школьных лет, моя любимая подружка Софико Шеварнадзе, Миша Шац с Таней Лазаревой — всех их я встречаю на Патриарших. Все замкнуты вокруг этого места. Есть люди менее знаменитые, но очень интересные — например, замечательный инженер-электрик Игорь Трякин, который работал на заводе «Динамо»; совершенно потрясающий тип: образованный, интересный, интеллигентный. Инженер, которых больше уже не делают. Глядя на него, я понимаю, что это катастрофа и провал — нет больше инженеров. Кто будет электродвигатели делать? Вот он ими занимался всю жизнь, в том числе электродвигателями для военных судов. И он достиг таких невероятных в этом деле успехов, занимаясь уникальными разработками, которые никому больше не нужны. С Игорем мы очень дружим и вместе бегаем уже много-много лет.