Москва изнутри Сергей Скуратов о новой Остоженке

«Этот домик — часть усадьбы мамы писателя Ивана Тургенева, в которой якобы и случилась печальная история с Муму. От самой усадьбы почти ничего не осталось, только главный дом и этот флигель, который сейчас закрыт фанерой. Границы усадьбы давно стерты, сама она зажата большими домами, стоящими вокруг, — не осталось усадебного духа. Флигель же превратился в руину уже лет 50 назад, но и сейчас в нем кто-то работает, рискуя жизнью. В нем же работала в самом начале современной истории Остоженки девелоперская компания Бориса Кузинца, и в этом флигеле я показывал ему свои проекты.

Флигель тогда собирались сносить: Борис Кузинец предлагал городу вложить деньги в реставрацию главного дома, а вместо флигеля построить что-то небольшое, но современное — что для Европы вполне нормальная практика. И некоторое время все проектировали так, как будто флигеля уже нет. Например, рядом был построен архитектором Никитой Бирюковым очень симпатичный дом с накладками в виде фрагментов исторических ордерных элементов — забавный, но очень спорный сейчас отголосок постмодернизма. И на месте флигеля разные архитекторы предлагали строить какие-то объекты.

Моим вкладом в эту историю была подземная вилла, аккуратно вписанная в участок рядом с домом Бирюкова. Вилла должна была быть четырехуровневая, но на поверхности была бы видна только небольшая ее часть — один этаж, да и тот прозрачный (стеклянный), закамуфлированный под блиндаж времен войны. При этом под землей были все необходимые для комфортной городской жизни атрибуты. Проект мне нравился. Мы предлагали городу новую типологию зданий, которой в Москве еще не было.

Но в какой-то момент за флигель вступились и главный архитектор, и Москомнаследие — сказали, хватит уже, оставьте его в покое. Это проявление «принципиальности» было крайне неожиданным, если знать, что и сколько было согласовано ими до того, под административным давлением. И, наверное, это к лучшему — эта вилла могла бы и все испортить, хоть ее и почти не было бы видно на поверхности. С другой стороны, она могла создать какую-то интригу в этом месте, а сейчас здесь нет никакой интриги — только руина, которую ни использовать, ни восстановить уже нельзя».

«Коробейников переулок хорош тем, что здесь сохранилось какое-то разнообразие застройки, здесь есть островки зелени, воздух и перепады высоты — дом высокий, дом низкий. Это очень важно для создания «живого» пространства.

По первому плану развития этих кварталов, который разрабатывал Александр Скокан и его бюро (они и взяли себе имя «Остоженка» из-за этого) — такая гармоничная среда должна была бы быть во всех переулках. Они работали над этим проектом много лет, и он должен был стать чем-то вроде закона для всех архитекторов и девелоперов: что можно строить, что нельзя, какой высоты, где должны быть проходы, какие визуальные связи должны возникать, где должны остаться старые здания, чтобы дух этого квартала был сохранен и адаптирован к новым условиям. Но чиновники рассудили иначе: «Вот он, открылся Клондайк, — решили они, — и зачем нам какой-то закон, если мы сами можем быть для него законом». Первое время со Скоканом даже советовались, согласовывали у него проекты, но постепенно это стало пустой формальностью. И все решения стали приниматься так, как это было нужно девелоперам.

А на углу Коробейникова и Бутиковского компания «Энергомашкорпорация» заказала мне проект домов, ради которых была готова разобрать даже не старые здания, а несколько недавно построенных. Я сделал концепцию — интересную, с разными хорошими решениями, но они так ничего и не построили. И хорошо, потому что иначе от старой Остоженки не осталось бы в этом месте ничего, а сейчас там еще стоит пара домиков. Сейчас я это отчетливо понимаю: современную архитектуру в историческом городе нужно очень сильно дозировать, и в его сложившихся старых кварталах нужно стараться сохранить все что можно — до мелочей, руин, кусочков старых стен. Следы времени надо сохранять. Но это понимание пришло с опытом, после многих построенных проектов моих и других архитекторов».

«Но вот стоит дом — совсем развалившийся, покосившийся. Так выглядел почти весь квартал, и десять-пятнадцать лет назад никто не задумывался над тем, что это можно сохранять. Да и как, если почти все обвалилось? Строить новодел, бутафорию — это еще хуже, ведь так ни настоящей памяти не остается, ни какого-то нового, интересного содержания у города не появляется. Сейчас памятники предлагают брать в аренду за символические деньги и реставрировать. Но какую выгоду из этого может извлечь такой арендатор, если закон запрещает ему, например, сделать подземную парковку под отреставрированным зданием? Он не сможет там сделать ни офис, ни гостиницу, ни жилье. Вот и стоит такой дом — лет через 20 он развалится совсем. Со двора подойдешь — просто строительный мусор лежит. А с улицы — упираешься в табличку, что в этом доме когда-то жил Шаляпин».

«Вот мы зашли во двор и не видим ни одного старого здания. И это вроде не Остоженка, а какой-то другой город. За вот этот построенный здесь маленький дом со смешной крышей моего старого друга архитектора Эдуарда Овсепяна другой мой друг и товарищ, Александр Скокан предлагал исключить из Союза архитекторов — за то, что он в центр исторической среды, не согласовав с «Остоженкой» — авторами концепции развития района, поставил «чужеродный ей объект». Но потом таких объектов здесь становилось все больше и разговоров об исключении больше не было: время изменилось. А дальше, в глубине двора, ближе к Молочному переулку, стоят виллы, которые построил Юрий Григорян: стекло, камень. Хорошие проекты, да и виллы такие в городе вполне могут быть.

Но вот Юрий Лужков, который был, наверное, самым строгим критиком современной архитектуры — строгим и наделенным властью утверждать свой вкус по всему городу, — сюда никогда не ездил и даже не знал о существовании этих домов. Однажды в Берлине была устроена выставка современной московской архитектуры, которая так и называлась — «Другая Москва». Лужков, которого не ждали, приехал на выставку, ходил, смотрел и ничего не понимал. Спрашивает у Кузьмина: «Что это за город?» «Москва», — говорит Кузьмин. «Безобразие! Партизанщина!» — говорит Лужков. «Почему, Юрий Михайлович, хорошо же получилось?» — «Все это плоскомордое!» — его любимая претензия к современной архитектуре. Если бы все эти дома прошли через большие архитектурные советы — их бы зарубили, и в этом смысле надо отдать должное главному архитектору Александру Кузьмину — он дал возможность многим построить хорошие дома. А должен ли градоначальник вообще влиять на стиль архитектуры? Конечно, нет. Что мы знаем, например, о вкусе Блумберга? И не должны ничего знать».

«Этот угол — точка отсчета новой Остоженки, хотя мало кто об этом знает. И первым, кто начал делать здесь хорошую современную архитектуру, был мой друг Сергей Гришин. Мы с ним познакомились еще в ЦНИИЭП им. Б.С.Мезенцева, вместе работали в архитектурном кооперативе, потом — в бюро Сергея Киселева. Потом он ушел оттуда и стал работать для компании Бориса Кузинца.

И построил эти два дома. Они стоят на очень трудном участке и сами по себе очень сложные — пропитанные, как все творчество Сережи, борьбой между хорошим и лучшим. Он все время пытался соединять несоединимое: исторические детали, традиции — часто в форме чистого цитирования, — с современностью. Мы с ним об этом много спорили: я говорил, что от чего-то надо отказываться. Но он не хотел, чтобы современная архитектура была скучной, и пытался все время дополнить ее какими-нибудь деталями. Посмотрите, в этих домах чего только нет: дерево, теплое, как в английских домах, и камень, и кирпич, и штукатурка, и фасады, по-разному сделанные. Ощущение, что это не один дом, а целый город — не рассказ, а роман с множеством сюжетных линий. Очень многим нравится».

«А вот отсюда современная Остоженка начинается для большинства москвичей, с угла 1-го Зачатьевского переулка. И здесь видно, какой размах может принимать современная архитектура, если нет общих представлений о ценности среды — и нет работающих механизмов, ее охраняющих. В этом переулке не осталось ни одного старого здания. Разве что осталась старая надвратная церковь Зачатьевского монастыря, и в глубине — новодельный собор, но сделанный гораздо лучше, чем храм Христа Спасителя, — когда его видно в просветах между домами, всегда как-то легче становится, интереснее.

А дом, который стоит на углу, во всем этом пространстве самый интересный, хотя абсолютно модернистский. Он был спроектирован и построен архитекторами мастерской покойного Сережи Киселева — Лешей Медведевым, Мишей Серебренниковым и Таней Груздевой — все они когда-то работали у меня, можно сказать — ученики. И они удивительно все красиво и стильно сделали. Может быть, слегка переборщили с количеством фактур, вариантов обработки камня. Но для молодых архитекторов очень важно на своем опыте проверять, как работает современная архитектура, а не только разглядывать ее на картинках журналов: как она может выглядеть в Москве, в нашем климате, с нашим менталитетом. И нам 15 лет назад это было очень важно».

«А в самом переулке остался только один старый дом, конструктивистский, случайно уцелевший. А после него выстроились в ряд — то ли четыре дома, то ли один с четырьмя разными фасадами. И здесь основная проблема не в качестве — сейчас научились находить хороший кирпич, камень, привозить его из Германии, Голландии, научились работать со стеклом, с нержавейкой. Главное — количество этой архитектуры: сплошная застройка, бесконечный фасад, нет воздуха. Хотя бы вместо одного из этих домов можно было бы сделать скверик, что естественно для старой Остоженки. И еще одна проблема — высота. Вместо четырехэтажных домов построены пяти-шестиэтажные — и уютный переулок превратился в темный коридор».

«Вот на эту площадь в начале Бутиковского переулка меня и пригласил Сергей Гришин начинать работать на Остоженке. Потом присоединился Юрий Григорян, а третий дом должен был построить сам Гришин (к сожалению, не получилось). Здесь в этот момент были руины, на месте моего Copper House стоял какой-то жуткий доходный дом начала XX века, большинство зданий вокруг уже снесли. Хотелось оживить это место, привести в соответствие с новыми городскими стандартами, и чтобы было чисто, ухоженно, комфортно.

И, может быть, это было впервые в современной московской практике, когда разные архитекторы попытались работать вместе, чтобы сформировать композицию застройки, почувствовать общий масштаб, договориться о материалах, об общих приемах. Например, мы все делали окна в пол, только у Юры они были с французскими балконами, а у меня нижняя часть окна не открывалась. Но самое главное, что мы придумали этот треугольный сквер между тремя домами — эта идея у нас появилась сразу. И это был тот редкий случай для современной Остоженки, когда строились не только дома, но и разбивались скверы и сады».

«Этот дом, как и все вокруг, строил очень необычный прораб-строитель. Его звали Владислав Бэтман — именно такая была у него фамилия. Громадного роста сибиряк, с золотой цепочкой и перстнями на пальцах. Был очень нежный и сентиментальный. Он очень любил газоны: едва какое-то место освобождалось от мусора, он там сразу сеял траву. И строил всех. И страшно ругался матом. Его все боялись. Но строил дома мои и Юры Григоряна очень хорошо, почти идеально. Я всегда его вспоминаю с теплотой.

Впрочем, мы тогда вообще считали, что и процесс строительства современной архитектуры должен быть тоже красивым. Пока дом отливался в бетоне, он стоял в закрытых лесах. Потом бетонная скорлупа дома облицовывалась кирпичом — не окончательным, лицевым, а простым. Но все равно делалась расшивка швов, чтобы все было аккуратно. Потом леса снимали, и все могли видеть, какой это кирпичный, а не бетонный аккуратный дом. Ставили сначала черновые окна, потом чистовые. В результате и стены у домов становились очень толстые — тепло и нешумно.

Нам тогда казалось, что, создавая красивую, современную архитектуру, мы возрождаем жизнь, которая ушла отсюда. Мы были уверены, что то, что мы сделали, было необходимой, локальной модернизацией одного городского фрагмента и было полезно городу как хороший опыт. Но после нас на эту площадку, возделанную нами, пришли десятки других девелоперов, процесс пошел совсем по другим законам и в других масштабах. А этого мы не могли тогда предугадать. Сейчас абсолютно очевидно, что если происходит полная замена одной среды на другую, то интенсивность этих перемен убивает в городе что-то очень важное. А город нельзя так изменять. Его нужно лечить и развивать с умом, сплетать, как корзину из разных лоз, дозированно связывать отреставрированную историческую архитектуру и современную, только без бутафории — только тогда возникает правильное восприятие истории, на основе преемственности и с необходимым разнообразием».